На третий день в полуденный час, когда солнце жгло неимоверно, он не в силах был больше выносить жару и отошел, чтобы прилечь в лощинке, благословляя прохладу нависающей скалы.
От постоянного всматривания Виктор был совершенно разбит и уснул, полный отчаяния…
Он проснулся, как от толчка. Стрелки часов показывали пять, и в лощине было уже холодно. Виктор выбрался наверх и взглянул на скалу, позолоченную лучами заходящего солнца. Тогда он увидел ее. Она стояла под стеной на крошечном выступе в несколько футов, под которым скала обрывалась отвесно вниз.
Она ждала там, глядя на него. Он бросился к ней, крича: «Анна, Анна!»
Он рыдал, и ему казалось, что сердце его разорвется на части. Но, приблизившись, он понял, что подойти к ней не удастся. Между ними пролегала глубокая трещина футов в двенадцать — он не мог коснуться ее.
— Я остановился там и глядел на нее, — сказал Виктор. — Я молчал.
Что-то сдавило горло, и я чувствовал, как слезы текут по лицу. Я плакал. Я думал, что она разбилась, что она умерла, а она была там, живая. Я не находил слов, хотел спросить ее: «Что случилось? Где ты была?», — но понял, насколько это все бесполезно. Тут я с ослепительной ясностью осознал, что правдой было все, что говорил старик, что говорила девочка. И все это не было вымыслом или суеверием. Хотя я смотрел только на Анну, мне казалось, что все вокруг как будто ожило. За прорезями окон вверху угадывалось Бог знает сколько глаз, они смотрели на меня, следили за мной. Я чувствовал их рядом за стенами. Это было жутко, вызывало ужас, теперь я знал, что они действительно существуют.
Напряжение снова послышалось в голосе Виктора, его руки задрожали. Он потянулся за стаканом с водой и жадно глотнул.
— На ней была не ее одежда, — продолжал он, — что-то вроде рубашки — туника до колен, обвязанная поясом из камней, таким, как показывала мне девочка. Ноги ее были босы, руки обнажены. Меня больше всего напугало, что ее волосы были коротко пострижены, как у тебя или у меня. Это ее странным образом изменило, сделало моложе, но в то же время и строже. Она заговорила, и ее голос звучал обычно, как если бы ничего не случилось:
— Иди домой, Виктор, дорогой. Обо мне не беспокойся.
Виктор едва поверил, что это она говорит с ним оттуда. Уж слишком все походило на послание души умершего, которое медиум передает родным на спиритическом сеансе. Он не знал, как ей ответить. Он даже решил, что ее загипнотизировали, внушили ей эти слова.
— Почему ты хочешь, чтобы я ушел домой? — спросил он как можно ласковее, чтобы не внести еще большего смятения в ее и так уже потревоженный этими людьми рассудок.
— Это единственное, что остается сделать, — ответила она и улыбнулась, как всегда, счастливо, словно они были дома и обсуждали планы на будущее. — Со мной все в порядке, дорогой. Это не безумие, не гипноз, как ты думаешь. Я понимаю, жители в деревне запугали тебя, потому что это сильнее большинства людей. Но я, наверное, всегда знала, что это существует, и ждала. Когда мужчины или женщины уходят в монастыри, я знаю, их родные очень страдают, но со временем они привыкают. Я хочу, чтобы так было и с тобой. Пожалуйста, Виктор, пойми меня, если можешь.
Она стояла там спокойная, умиротворенно улыбаясь.
— Ты хочешь сказать, — воскликнул Виктор, — что остаешься в этом месте навсегда?
— Да, — ответила она. — Для меня теперь не может быть другой жизни.
Поверь мне. Возвращайся домой, живи, как обычно, присматривай за имением. А если полюбишь кого-нибудь, женись и будь счастлив. Благослови тебя Бог, дорогой, за твою любовь, за твою доброту и преданность. Я этого никогда не забуду. Если бы я умерла, ты ведь хотел бы думать, что я упокоилась с миром и пребываю в раю. Так вот — это место для меня рай. И я скорее прыгну со скалы в провал, чем вернусь с Монте Вериты в мир.
Пока она говорила, Виктор смотрел на нее и заметил в ней некое сияние, которого не было даже в их самые счастливые дни.
— Из Библии мы знаем о Преображении, — сказал он мне. — Только этим словом я могу описать перемены в ее лице. Не душевная болезнь, не чувство, что-то не от мира сего наложило на него свой отпечаток. Возражать было бесполезно, принуждать — бессмысленно. Она действительно скорее бы бросилась со скалы, чем вернулась в мир. Я ничего не смог бы добиться.
Чувство бессилия захлестнуло его, он ощущал себя совершенно беспомощным. Ему представилось, что они стоят на причале. И сейчас Анна взойдет на корабль, уплывающий в неведомое место. Раздастся сирена, уберут трап, и она исчезнет навсегда.
Он спросил, не нуждается ли она в чем-нибудь, достаточно ли у нее еды, одежды и окажут ли ей помощь, если она заболеет. Он сказал, что принесет все, что ей нужно. Она улыбнулась в ответ — все, что ей нужно, найдется за этими стенами.
Он обещал приезжать каждый год, чтобы умолять ее вернуться.
— Так будет труднее для тебя, — отвечала она. — Словно носить цветы на могилу. Лучше тебе сюда не ходить.
— Как я могу не ходить сюда, зная, что ты здесь, за этими стенами? — возразил Виктор.
— Я больше никогда не смогу к тебе выйти. Ты меня видишь последний раз.
Но помни, что я останусь такой навсегда. Это часть нашей веры. Сохрани меня в памяти такой.
Потом она попросила его уйти. Она сказала, что не сможет вернуться внутрь, пока он здесь стоит. Солнце было уже низко, и скала погрузилась в тень. Виктор посмотрел на Анну, стоящую на уступе, долгим взглядом, потом отвернулся от нее и пошел прочь к лощине, не оглядываясь. В ущелье он задержался на минуту и взглянул в сторону скалы — Анна исчезла с уступа. Там были только стены с узкими окнами и выше, все еще на солнце — двойной пик Монте Вериты.
* * *
Я каждый день находил полчаса времени, чтобы навещать Виктора в лечебнице. С каждым днем ему становилось лучше, и он все более походил на себя.
Я разговаривал с врачом, сестрой и сиделками, и они заверили меня, что рассудок Виктора не поврежден, что он поступил к ним с сильнейшим шоком и нервным расстройством, но встречи со мной приносят ему огромную пользу.
Недели через две Виктор достаточно оправился, чтобы покинуть лечебницу, и приехал ко мне в Вестминстер.
Осенними вечерами мы снова и снова возвращались к случившемуся. Я расспрашивал его обо всем подробнее, чем прежде. Он не замечал в Анне чего-то, что можно было бы назвать ненормальным, и у них был обычный счастливый брак. Да, она не любила вещи и вела спартанский образ жизни, но это его особенно не трогало — такой была Анна. Я рассказал, что видел ее в саду босой на морозной лужайке, и он признал, что на нее это было похоже.
