— Добрый день, сэр.
— Рэндольф, — Майкл положил свою шляпу на потемневший от времени канделябр в стиле чиппендейл, его глаза бегло осматривали гостиную, пытаясь отыскать ореховый гарнитур, который, как и дворецкий, был для него привычной вещью, — мама дома?
— Да, сэр, — ответил Рэндольф, бросив на Майкла еще один взгляд, прежде чем развернуть свое иссохшее тело к лестнице. — Мы все рады видеть вас здесь, сэр.
— Я тоже, Рэндольф. — Засунув руки в карманы, Майкл обводил взглядом комнату. Изящные лепные карнизы были увенчаны позолоченными орлами. Над камином, на выступе трубы, стоял на подставке портрет его деда. Комната наверху была затейливо обставлена в ионическом стиле, здесь все оставалось таким, как и прежде. Теплый поток силы и спокойствия, который Майкл всегда ощущал в этом доме, вновь разлился по его телу. Здесь все еще оставался хозяином его дед. Этот дом, который заняла его мать после смерти отца, был одной из первых обителей Майкла, а прежнее жилье, наполненное воспоминаниями, хорошими и плохими, она сразу же продала.
— Майкл, — раздался сверху мягкий голос, и он поднял глаза. В свои пятьдесят лет Элизабет Гриффит Донован все еще была привлекательной женщиной. Но не такой, как это случается с большинством людей, когда увядает красота молодости. Нет, ее каштановые волосы еще не были тронуты сединой, а голубые глаза задорно блестели. Она бросилась к Майклу и крепко обняла своего давно переросшего ее сына. Теплое прикосновение матери подействовало на него успокаивающе. Майкл тотчас же ощутил на себе все ее беспокойство за его судьбу.
— Ты выглядишь все так же хорошо, мама, — тихо произнес он.
Воздух был наполнен ароматом свежих цветов, которые были расставлены повсюду. Она звонко засмеялась:
— Ты так говоришь, словно думаешь, что мне следовало бы уже в моем возрасте выжить из ума.
Глаза Майкла, более синие, чем у матери, неожиданно заблестели.
— Я даже как-то подумывал подарить тебе тросточку.
Похлопав его по руке, Элизабет заглянула в глаза сыну: материнский инстинкт подсказывал ей, что у него было что-то неладно. Она еще не знала, что именно беспокоило его, но чувствовала, что Майкл чем-то взволнован.
Шаркая ногами, вошел Рэндольф, в руках у него был поднос с чайником, полным ароматного чая, и блюдцем с разнообразным печеньем. Поставив все это на стол — для этого ему пришлось приложить немало усилий, — он выпрямился настолько, насколько позволяло его пораженное артритом тело.
— Что-нибудь еще желаете, мадам?
— Нет, Рэндольф, спасибо.
Разливая чай по чашкам, мать Майкла не переставала вглядываться в лицо сына, надеясь найти ответ на то, что же его тревожит. Майкл взял из ее рук чашку и, отхлебнув из нее один глоток, поставил на стол.
— Мама, — заговорил он, — ты когда-нибудь задумывалась… — он замолчал. Элизабет с интересом ждала продолжения. — Как бы сейчас все было, если бы ты вышла замуж за человека, более близкого к твоему окружению.
Эта была старая тема, которую они не раз обсуждали, но она знала, что Майкл до сих пор терзается ответом на этот вопрос.
— Я думаю, что тогда бы прожила совершенно другую жизнь. Несомненно, что и состояние наших дел было бы получше, — она сделала паузу, словно давая Майклу время впитать в себя смысл ее слов, прежде чем продолжить. — И я уверена, что моя любовь, в этом случае, не сильно бы отличалась.
Терзания Майкла, мучившие его всякий раз, когда они говорили об отце, были явно заметны и сейчас.
— Я ведь тоже его любил, — ответил он. — Но ведь это так и не изменило его жизнь. — Непрошеная нотка горечи проступила в его словах, впрочем, в этом не было ничего неожиданного.
Элизабет положила свою ухоженную руку на плечо сына.
— Я знаю, тебе не понять, но я никогда не хотела, чтобы он изменился. У него, конечно, не лежала душа к бизнесу, не было у него и честолюбия. Временами он пил больше, чем следовало бы, но… — Мысли ее унеслись далеко, туда, в те времена, когда был жив ее покойный муж. Наконец она продолжила: — У него было три великих страсти: к жизни, к любви и ко мне… — Элизабет, не чувствуя в своих словах ничего предосудительного, встретилась взглядом с сыном. — И я не променяла бы все это ни на одно самое сильное честолюбие в мире.
Но Майкл не отступал:
— Но ведь у тебя были и другие возможности!
— Но не было другой любви. Когда приходит такая любовь, здравый смысл пропадает. Я не хочу совать нос не в свое дело, но чувствую, что тебя сейчас что-то мучит. Могу лишь сказать тебе, Майкл, что если бы у меня была тысяча других возможностей, я все равно выбрала бы твоего отца.
Яркие лучи зимнего солнца лились на великолепный ковер, который покрывал отполированный до блеска пол.
— А когда отец начал ухаживать за тобой, думала ли ты, что ваши отношения закончатся свадьбой? — спросил Майкл.
— Я не думаю, что в первом порыве увлечения люди задумываются о том, каким будет итог. Но если ты не позволишь себе приблизиться к кому-то, то так никогда и не узнаешь, что ожидает тебя потом. — Элизабет знала, что Майкл боялся впутываться в какие-либо романтические отношения. И ей было интересно, кто на сей раз смутил чувства ее сына.
— Понятно, — согласился с ней Майкл.
— Можно мне немного полюбопытствовать и спросить тебя, появилась ли какая-нибудь девушка, занимающая твои мысли?
Майкл вспомнил о Брианне и о том огромном количестве времени, которое он потратил на раздумья о ней.
— Это не то, что ты думаешь, мама. Если я встречу устраивающую меня молодую женщину, ты первая узнаешь об этом.
Элизабет еле скрыла свое удивление. Устраивающую. Какое нехорошее слово. Он даже и не думает о любви, а просто о совместимости. Как жаль, что Майкл, не заметив в отце хороших качеств, видел в нем одни недостатки. Но ее сын всегда восхищался своим дедом, стараясь подражать ему во всем при каждом удобном случае. У нее защемило сердце при мысли о том, что еще предстоит испытать ее сыну.
Если он не станет прислушиваться к своему сердцу, то всю жизнь будет влачить лишенное любви существование. А если и столкнется с любовью, то не поверит в нее и оттолкнет от себя.
* * *
Майкл еще раз взглянул на адрес, написанный на клочке бумаги, который он держал в своей руке. Когда вдалеке показался огромный дом на Бликер-стрит, обозначенный в адресе, он был уверен, что здесь была какая-то ошибка. В этом районе города проживала элита, верхи общества, имеющие собственные экипажи, посещающие оперу и церковь Грейс-Черч и регулярно устраивающие балы. Он, конечно, с облегчением узнал, что Брианна жила не в ирландских кварталах на Датч-Хилле, но ведь и здесь она жить не могла.
