Она подтянулась один раз, перевела дух. А ну-ка, выйдет ли снова? Получилось. Мышцы горели, суставы скрипели, но повиновались, призванные на бой со смертью. Это была битва, обречённая на поражение, но Северга, сцепив зубы, ввязалась в неё: разве ей пристало умирать лёжа? Позорно и глупо испустить дух на одре болезни. Лучше стоя принять гибель от оружия – единственный достойный воина конец.
Сияющая во мраке рука шелковисто скользнула по её поющим от боли мускулам, и Северга сорвалась с перекладины. Упав на подушку, она широко распахнутыми глазами уставилась на светлую женскую фигуру, склонившуюся над нею… Нет, это была не костлявая дева с пустыми глазницами и вечным оскалом зубов: ласковый янтарь взгляда обдал её теплом.
– Ждана…
Животворная сила подбросила Севергу, и она, дивясь былой лёгкости, вернувшейся к её телу, вскочила с постели. Здоровая рука скользнула по бархату щеки, большой палец касался улыбчивых губ, утопая в их влекущей мягкости, а Ждана не вырывалась, не отбивалась, а только всё больше дразнила Севергу взглядом.
– Только не улетай, пташка, только не покидай меня, – прохрипела женщина-оборотень, ловя ртом тепло её дыхания.
Вёрткой серебряной змейкой Ждана выскользнула, маня её за порог, в метель. Северга замерла на миг в сомнениях… Шаг – и ноги понесли её без запинок, а вместо крови по жилам струился хмельной жар. Взмах вышитого платочка – и буран позёмкой пополз на брюхе, как усмирённый белый пёс, а там, где ступали украшенные бисером сапожки княгини Воронецкой, поднимали сияющие головки нежные цветы – подснежники. Северга потянулась к ним, и собственная рука показалась ей отталкивающей чудовищной лапой. И всё-таки она рвала их, чтобы преподнести той, чьи ресницы вынимали душу из её груди, и мановению чьих пальцев повиновались стихии. Ждана, серебристо смеясь, зажигала на снегу своей пляской светящиеся узоры, и искрящееся зимнее покрывало пронзали всё новые и новые ростки. Там, где княгиня задерживалась немного, обнажалась земля, и на проталинках распускались пучки подснежников, сплочённые, как маленькие отряды. Эти бойцы с зимой звенели и пели, плакали капелью, и их свет превращал снег в прозрачную ледяную крошку. Северга, коленопреклонённая среди этой ночной сказки, протянула Ждане охапку белых предвестников весны.
– Зачем? Срывая, ты их убиваешь! – Брови Жданы нахмурились, повергая Севергу в покаянный трепет.
Нежная, но властная рука широким взмахом бросила цветы, и те, пропитанные её живительным светом, тут же пустили корни и прижились. Стоило Северге зазеваться, глядь – а её ноги тоже ощетинились серебристо-белыми отростками, устремившимися сквозь снег к земле, чтобы пить её соки. Разрывая эти живые путы и отдирая то и дело прирастающие ступни, Северга во что бы то ни стало хотела повторить сияющий узор пляски, выписанный самыми прекрасными на свете ножками. Тонкие пальцы вышивальщицы не побоялись сплестись с пальцами женщины-оборотня, и Северга, окрылённая лаской всепрощающего взгляда, легко понеслась по снежной перине.
Вдруг вдохновенный полёт пляски оборвался: Ждана испуганно заметалась среди надвигавшихся на неё чёрных чудовищ с жёлтыми огоньками глаз. Бесформенные, похожие на шагающие деревья с уродливыми стволами, они тянули свои чёрные щупальца к прекрасному сияющему лицу княгини; знакомая готовность к бою жарко охватила Севергу, а рядом как раз рос из снега великолепный клинок, увитый подснежниками. Выдернув его здоровой рукой, Северга бросилась на защиту Жданы. Полетели обрубки щупалец, снег обагрился кровью; одинаково хорошо владея мечом с помощью обеих рук, Северга не испытывала неудобств от своей вынужденной леворукости и успешно оттеснила врага. Ждана прижалась к ней, и тёплая глубина её взгляда туго скрутила нутро Северги, обожгла её тысячей крошечных озорных искорок. Она знала этот взгляд: так могла смотреть только по уши влюблённая, согласная на всё женщина.
Полчище чудовищ рассеялось, как горький дым пожара, а вокруг княгини с Севергой выросла увитая белоснежными цветами беседка. Вместо рубашки на женщине-оборотне сверкали светлые доспехи, а Ждана подносила ей сладкое зелье в драгоценном кубке, но слаще любых напитков были её губы, улыбка которых осветила сердце Северги. Но что это? Тёмное море плескалось у основания беседки, и лунные отблески играли на волнах… Нет, это было огромное войско, ждавшее её приказа: латы сверкали, плащи реяли, частокол копий щетинился в небо. Северга стояла над безупречно выстроенными полками, и ветер играл пышным шелковистым украшением из перьев на её шлеме – шлеме военачальницы. Стоило ей простереть руку, и по рядам воинов прокатился приветственный гул. На какую войну они отправлялись? Представление об этом смутным тревожным призраком щекотало сердце Северги, окатывало бодрящим холодком и звенело в нервах. К ней подвели коня, и навья вздрогнула всей душой: это был вылитый Дым! Лаская перчаткой атласную гриву, она обернулась к Ждане, скорбно-напряжённой и печальной. Капельками смолы в её глазах застыло прощание. Перед тем как вскочить в седло, Северга впилась в губы княгини огромным, как жадный глоток воды в жаркий день, поцелуем.
Серый свет зимнего дня взрезал её веки холодным лезвием, и в ссохшееся от жажды горло пролился лишь тёплый воздух. Снова деревянная расписная чашка с морсом стояла на берёзовом чурбаке рядом с постелью – повторное испытание для её умирающего тела; дева-боль насмешливо скалилась из своего угла и таращила мёртвые глазницы: как-то Северга справится нынче? Опять всё опрокинет, поди!
Нет, она не опрокинет. Стиснув зубы, Северга повернулась на бок и приподнялась на локте… правой руки?! В этой скрюченной, мертвенно-сиреневой конечности, оказывается, ещё теплилась жизнь, и она могла служить подпоркой для тела. Да, пускай через боль, но могла. Но что это значило? Или рука изначально отнялась не вся, или этой ночью произошло чудо и Северга отвоевала у смерти верхнюю её часть, от плеча до локтя. Сердце трепыхнулось: неужели Ждана стала её целительницей?
Нет, это бред. Ночная сказка – плод одурманенного отваром сознания, только и всего. Это светлое войско подснежников, эти узоры на снегу – лишь сон; улыбка, глаза, поцелуй – всё это тоже привиделось ей. Чудом можно было считать только то, что бред сменился с устрашающего на прекрасный. Если так пойдёт и дальше, то она, пожалуй, станет пить этот отвар с радостью, а пока ей надо было дотянуться до чашки со спасительным морсом.
Полумёртвая рука работала как опора, а здоровая сосредоточенно карабкалась по чурбаку вперёд, подбираясь к чашке. Сейчас бы только ловко ухватить её, не перевернув, и подтянуть к себе! Ну же, пальцы, не подведите.
