Увечные механизмы - Анастасия Орлова

— Разве нельзя найти кого-то… м-м-м… так скажем: кого-то, с кем отношения будут более уместны, и их не придётся скрывать?

Опустившись на колени перед паровозной топкой, девушка раскрыла на полу небольшой чемоданчик, набитый разноцветными проводками. Часть из них была смотана тугими кольцами, а часть тянулась к паре лежащих там же прорезиненных перчаток и крепилась к нашитым на них металлическим пластинам.

— Что она тебе далась? — она подняла глаза на молодого человека, устроившегося в кресле машиниста, и сощурилась от бьющих в окно лучей ослепительного майского солнца. — Горничная как горничная, бывают и получше!

— Сердцу не прикажешь, — ответил парень, — и мне дела нет, какая из неё горничная, ведь люблю я её не за это.

— Любишь? — навострилась Сурьма, ухватившись за случайно вылетевшее слово, словно терьер за мелькнувший в норе лисий хвост. — Серьёзно? Правда — любишь?! Вот прям по-настоящему? И с чего ты взял, что это не просто волокитство, как с другими? Что ты чувствуешь, когда ты с ней?

Парень усмехнулся и чуть покраснел. Он не был стыдлив, но его молочно-белая кожа с россыпью полупрозрачных веснушек заливалась румянцем из-за любой ерунды. Говорят, это особенность рыжих. А молодой человек был рыж, словно лис, и его голубые глаза были по-лисьи хитры.

Но и сестра его была рыжей, однако краснела далеко не с такой лёгкостью, как он. Вот, уселась на пол будки машиниста, смотрит на него своими сапфирами, вопросы дурацкие задаёт, — хоть бы капля лишнего румянца проступила — не дождёшься! Хотя уж если кому из двух близнецов и пошла бы эта особенность — так ей. Но Сурьме повезло больше, чем Никелю. Веснушек ей досталось гораздо меньше, а глубине тёмно-синих глаз могла позавидовать любая морская бездна.

Гриву непослушных, жёстких, словно тонкая проволока, медных волос она зачёсывала поверх слишком больших (на её взгляд) ушей в тугой низкий пучок. Волосы Никеля были гораздо светлее и мягче и, хоть уже года три как в моду вошли короткие мужские стрижки, он всё ещё собирал их в чуть вьющийся хвост. Сурьма из-за этого над ним подтрунивала: двадцать два, мол, ещё слишком молодой возраст для такого махрового консерватизма.

— Ну так что? Я задала вопрос и жду ответа!

Сурьма выложила на пол содержимое чемоданчика, обнажив в его недрах панель с переключателями и маленькими длинненькими лампочками, подсоединила к ней проводки от перчаток и двух клемм, которые прикрепила к своим вискам.

— Вопрос? — усмехнулся брат. — Ты вывалила их на меня столько, что, будь они деньгами, я бы озолотился! Или насмерть задохнулся бы под этой горой.

— Но не задохнулся же! — парировала Сурьма и опустила рукоятку, раскрывая топочные дверцы.

Заглянув внутрь, она не сдержала восхищённого вздоха: в полуовальной тёмной пасти шуровки[1] матово поблёскивали насыщенными тёмно-янтарными переливами собранные в единую конструкцию осциллирующие пластины мастера Полония.

— Всего-то, — хмыкнул Никель. — А ты что ожидала увидеть в котле живого локомотива — уголь?

— «Всего-то», — передразнила брата Сурьма. — Сам ты «всего-то»! А это — чудо, настоящее чудо!

— Уж так и чудо! Мастер Полоний был учёным, а не волшебником.

— Однако никто до сих пор не разгадал, из чего он делал эти пластины, и секрет живых паровозов исчез вместе с ним и его экспедицией! Так что да: пока мы не имеем иного объяснения, науке придётся мириться с чудесами.

— Я уверен, ты его найдёшь, — тепло улыбнулся Никель, — объяснение. Отыщешь затерянную экспедицию и знаменитую «Ртуть» со всеми секретами учёного старикана и станешь самой известной, богатой и уважаемой госпожой пробуждающей! Я видел, ты до сих пор ведёшь тот коричневый блокнот.

Сурьма невесело вздохнула.

— Увы, блокнота для экспедиции недостаточно, нужны бумажки посерьёзнее. Вот если бы я эти два года работала на «Почтовых линиях», а не здесь время теряла, то, глядишь, уже и собрала бы половину бюджета! Но я же девушка, жупел[2] им в брюки! А если ты девушка — тебе не место в мужской компании на долгих почтовых рейсах, будь ты хоть трижды сильной пробуждающей с золотым дипломом и отличными рекомендациями самого декана! — фыркнула Сурьма, подключая тянущиеся из чемоданчика проводки к пластинам Полония и к их гладкой, матово поблёскивающей панели питания.

— Не вешай нос, сестрёнка! Это я — всего лишь технеций с троечным аттестатом и ограниченным допуском к работе машиниста. А ты у нас умница — золотой диплом тому подтверждение! И папаша твоего жениха тоже это просёк, недаром же обещал замолвить на работе словечко за свою талантливую сноху. Уж кого-кого, а координатора маршрутов на почтовых линиях они послушают, вот увидишь! Так что всё получится, я уверен.

— Хорошо бы! А нос я и не думала вешать: не на ту напал! Всё равно своего добьюсь. И мами больше не нужно будет всем врать… Да и нам не придётся…

Сурьма щёлкнула переключателями в чемоданчике, и из его недр раздалось тихое потрескивание, засветились лампочки. Она устроила панель питания пластин у себя на коленях, положила на неё ладони так, чтобы все металлические клеммы на перчатках касались её поверхности, сосредоточенно прикрыла глаза: сейчас её отвлекать не следовало.

Чемоданчик — ПЭР, или пьезоэлектрический резонатор, — с помощью обратного пьезоэффекта преобразовывал многократно усиленные электрические импульсы мозга Сурьмы в механические колебания. Эти колебания резонировали с пластинами Полония, высвобождая огромное количество энергии, которая служила локомотиву горючим. Отличный вариант для страны, вдоль и поперёк исчерченной «лесенками» железных дорог, но почти полностью исчерпавшей запасы природного топлива.

Однако и пробуждающие, пусть даже самые слабенькие, явлением были не повсеместным: не у всех людей мозг генерирует колебания той частоты, которая нужна для резонанса с пластинами Полония. Сильному же пробуждающему, способному разогнать локомотив и не один час питать его своей энергией, необходимо ещё и сочетание очень высокого уровня гемоглобина в крови с крайне низким электрическим сопротивлением тела. Ну и четыре года обучения в университете никто не отменял.

Сосредоточенная Сурьма сидела на полу, привалившись спиной к стенке. Кресло помощника машиниста, которое в живых локомотивах занимали пробуждающие, она игнорировала. «Предпочитаю чувствовать под своей задницей сам паровоз, а не скрипучее кресло», — шутила Сурьма, и Никель радовался, что хотя бы при матери сестра не произносит слов вроде «задница». Это бы окончательно расстроило нервы благовоспитанной дамы, и так расшатанные тем, что её дочь работает в мужском коллективе и бо́льшую часть времени носит брюки, высокие ботинки и кожаный корсет поверх рубашки мужского кроя с