Юлия Игольникова
Любовь русалки
По преданиям старинным
раз в году из вод глубинных
поднимаются на свет
те, кто знают твой секрет,
те, кто слышат твои думы,
и идут дорожкой лунной
за тобой, ведь ты их звал,
раз желание загадал.
*
Летний вечер тихий, томный,
и надеждами нескромный
восхищает взгляд закатом,
будоражит ароматом
он цветочным, сочным, пряным,
что вдохнешь и станешь пьяным.
И душа в плену дурмана
затомится, и туманом
взгляд подернется девицы.
И грустить, и веселиться
ей захочется. И спать
до утра она не сможет.
Вечер сердце растревожит,
ведь любовь в нем зародилась.
На беду она влюбилась.
*
Ну а как тут не влюбиться?
Ведь в округе все девицы
в плен попали того взгляда,
что для них был как награда,
что им в сердце проникал,
что красой околдовал.
Миша вправду был хорош.
Он высок и он пригож.
Синева озер в глазах.
Солнца луч на волосах.
Гордый профиль, губы — маки.
Собирал он охи, ахи
по селу со всех сторон,
только сам был не влюблен.
Для него сердечки бьются,
и ручьями слезы льются,
но его то не тревожит.
И утешить он не может
никого своим вниманием,
о другом его мечтания.
— Эх, Анюта, — говорил.
Он к соседке заходил
иногда по вечерам.
— За мечту я все отдам!
— Так о чем же твои думы?
— взгляд понятливый и умный
на него Анюта бросит.
— Да такого сердце просит,
что не встретить никогда!
Вот ведь горе-то, беда!
А девица утешает,
чаем, медом угощает.
У нее он был как дома.
С детских лет они знакомы.
Он считал ее сестрой
доброй, милой и простой.
Всем он с ней привык делиться.
Ей завидуют девицы
и соперницей считают.
Но Анюта точно знает:
ей не быть его невестой.
В сердце Миши мало места
для нее. Она подруга
для возлюбленного друга.
— Отчего ж душа болит?
Сердце что твое томит?
— Эх, мечтаю я о той,
что своей бы красотой
затмевала солнца свет,
той, что лучше в мире нет.
Чтоб взглянуть и задохнуться,
от восторга захлебнуться, -
он Анюте объяснял.
А в глазах огонь пылал.
Говорит, не замечает,
как напротив взгляд печален.
С болью там любовь смешалась.
Но Анюта улыбалась,
понимающе кивала
и смиренно отвечала:
— Ты вокруг бы поглядел
и нашел бы, что хотел.
Много девушек хороших
и красивых, и пригожих.
— Ах, да я же про другое!
Тут свои все, все родное.
Друг на друга все похожи.
Да, не спорю, все пригожих
и добры, да и послушны.
Только мне не это нужно.
Нужно, чтобы била дрожь,
чтобы ум кричал: «Не трожь!
Обожжешься и сгоришь!».
Ну а ты не устоишь
перед дивной красотой,
прыгнув в омут с головой.
— Ох, такая страсть опасна!
— Ну и что, зато прекрасна!
*
Он ушел. Она одна.
За окном висит луна,
лик девичий освещает.
Сердце юное страдает,
ищет в зеркале ответ.
Ничего такого нет
в добром, милом отражении,
что есть в Мишином видении.
Хороша, стройна, нежна,
только Мише не нужна.
*
Летний зной утихнет к ночи,
что становится короче
и тревожней. И разбудит
грезы девичьи о чуде,
и поманит за собой,
соблазнив ее мечтой.
От реки прохладой веет.
И закат уже алеет.
А девицы нарядились
и смеялись, веселились.
Стайкой пестрой собрались
и по улице прошлись.
И Анюта к ним примкнула.
Стайка песню затянула.
Льется песня по деревне
про обряд старинный, древний,
про легенды и сказания
и про тайные желания.
Миша хор тот повстречал.
У девиц в глазах печаль
о красивом молодце,
но улыбки на лице.
— Эй, Анюта, ты куда?
— Нынче темная вода
нас к себе зовет и тянет.
Да об этом каждый знает.
— Да ведь это только сказки.
— Для того, кто хочет ласки,
безнадежно счастья ждет,
каждый способ подойдет.
— Что ж, возьми тогда с собой.
Пошепчусь и я с рекой.
Ерунда, да интересно.
И Анюте стало лестно,
что он рядом с ней идет,
ее под руку берет.
И они чуть-чуть отстали.
А девицы уж кидали
взгляд завистливый на них.
Прям невеста и жених!
В поле вышли, рвут цветочки,
чтоб сплести себе веночки.
Миша тоже собирает,
только вот не понимает,
как их все соединить.
— Аня, можешь подсобить?
— Да, конечно, это можно,
только в радость мне, не сложно.
Васильки она взяла
и венок ему сплела,
и на голову надела,
и с отрадой поглядела.
— Он к лицу, под цвет очей.
— Ну пошли к реке скорей!
*
У реки склонились ивы.
Отражается красиво
в водной глади свет луны.
И напротив не видны
очертания берегов,
ночь взяла их под покров.
И причудливые тени
между явью и видением
в свете призрачном гуляют,
страх и трепет нагоняют.
Песни больше не слышны.
Не нарушат тишины
голоса девичьи, смех.
И река манила всех,
лунным отблеском играла
и звала, и ожидала
дань принять, раскрыв объятия.
И подол намок у платья.
И летят, кружась, венки,
в сердце падая реки.
— Мой поплыл, а вон и твой, -
шепчет Аня над водой.
— Ну и что? Чего мы ждем?
Смотрит Миша в водоем.
— Ждем русалку, коль придет.
Чей венок она возьмет,
то исполнится желание.
— А… То бабкины сказания, -
Миша только отмахнулся.
— Ерунда, — он усмехнулся.
Тишину нарушил смехом,
а в ответ услышал, эхо
раздалось из темноты.
И шуршат вокруг кусты,
будто шепчутся с рекой.
Тень мелькнула под водой.
Миша вздрогнул, но собрался.
— Птица! Я уж испугался, -
он вздохнул, к реке нагнулся,
только сразу отшатнулся.
Гладь подернулась волной.
Пеной белой ледяной
ноги парню окатило.
И течением закрутило
все венки и разбросало.
Только Мишина не стало.
— Что такое это было?
Что венок мой зацепило?
Может, рыба иль бревно?
— Ты не веришь все равно, -
ему Аня отвечала.
— То русалка здесь играла.
Твой венок ей приглянулся.
Миши снова отмахнулся.
— Утонул веночек мой.
Ну и пусть, пошли домой.
От реки он отвернулся,
но и сразу обернулся.
— Что такое? Кто-то звал?
Будто «Рана» мне сказал.
*
Крепок сон его, глубок.
В нем он видит свой венок.
Не плывет тот и не тонет.
И во сне парнишка стонет.
Стало сыро и прохладно.
Силуэт высокий, ладный
нависает над кроватью.
Мокрый след ползет за платьем.
Ледяной руки касание.
— Говори свое желание!
Голос требует и просит,
и из сна его выносит.
— Кто ты? —
