Драконы любят погорячее (СИ) - Илана Васина

- Рянка! - хрипит поблизости мужской голос. - Рянка!

Недовольная, поворачиваюсь на другой бок. Пытаюсь вернуться туда, где я вспарываю облака, густые и мягкие, будто взбитые сливки. Где дурманящий воздух свободы бьет в лицо, порождая внутри беззвучный, востороженный вопль! Где послушный моим желаниям дракон взмывает ввысь прежде, чем чувство оформилось в связную мысль...

- Чё дрыхнешь, когда постояльцы некормлены! А ну вставай, дурында ленивая! Гости сами себя не накормят!

Дракон ускользает в небеса, но перед этим бездушно сбрасывает меня в колючие шипы реальности.

В первый момент пробуждения пытаюсь понять, кому предназначены прозвучавшие слова. Кто позволяет с собой так грубо обращаться?

Не перечит, не возмущается. Будто так и надо.

Я бы за такое обращение пригрозила разбирательством с трудовой инспекцией. Или пообещала устроить знакомство с папой Мишей, самым сильным и грозным мужчиной среди цирковых коллег.

И вонь здесь такая, что дышать невозможно...

Черт, где я вообще?

Открываю глаза и различаю в полумраке, заполненном незнакомыми запахами и звуками, бородатого мужика, протягивающего ко мне огромную пятерню. Это от него, одетого в тряпье, смердит потом и не стиранным бельем.

Я не успеваю задуматься, как в мою однушку на пятом этаже мог проникнуть бомж. Срабатывают рефлексы.

Нырнув под загребущие лапы, быстро спрыгиваю с кровати, случайно уронив мужика. Приземлившись на четвереньки, вскакиваю на ноги и кидаюсь к открытому дверному проему, за которым виднеются каменные стены, слышится человеческий говор и звуки губной гармошки.

Я не дома, это факт!

Успеваю сделать всего пару шагов, как ноги путаются в бесконечных, длинных юбках, и я падаю на колени.

Откуда на мне юбки, ёшки-матрешки? Сроду их не носила!

Начинаю быстро-быстро перебирать ногами и руками, чтобы успеть добраться до людей, пока меня не поймал бомж, но одежда, зараза, мешает двигаться быстро!

За моей спиной раздается кряхтение и зычный рев:

- Куды побЁгла! Перед народом меня позорить вздумала?! Стой, припадочная! А ну стой, говорю!

Внезапно меня скручивает болевой спазм. Его источник понять невозможно, потому что болит все одновременно. Будто каждую клеточку тела пытает изощренный, всесильный палач.

И хотя моему болевому порогу завидовали все коллеги поголовно, сочетание боли, неожиданности и ужаса я не в силах перенести молча.

Когда мой голос разрезает пространство, понимаю, что во время сна мой хрипловатый альт поменяли на тонкое, высокое сопрано. От этого факта пугаюсь больше и ору еще громче. Точнее, даже не ору… Пищу!

На мой писк собираются мужики. Краем глаза замечаю ряд грязных, поношенных сапог прямо перед собой, а чуть выше — залатанные, бесформенные штаны.

Я в логове бомжей?!

От накатившей паники окончательно дурею.

Словно сквозь туман, до меня доносятся голоса:

- Хорош мучить девку!

- Кончай уже!

И вдруг боль отпускает меня также внезапно, как и появилась.

Меня тут же выворачивает наизнанку.

Я, словно подкошенная, падаю на пол без сил, наплевав на то, что рядом содержимое моего желудка и что каменные плиты на полу высасывают последнее тепло из моего жалкого тела.

Боль ушла, но забрала с собой все силы. Закрываю глаза и жадно глотаю воздух. Пытаюсь отдышаться и соединить свое прошлое с настоящим. Соображаю лихорадочно, как я могла здесь очутиться.

Вчера поздним вечером мы с цирковыми отметили последнее представление в турне. Свое огненное шоу я отработала без единой помарки!

Помню поздравления в баре. Помню, что на радостях немного перебрала. Точно помню, как возвращалась домой на такси, а потом…

Вспышка, скрежет металла.

Я попала в аварию!

Тогда почему в момент пробуждения я не ощутила боли?

И почему я в замызганном трактире, а не в больничной палате?

В наступившей тишине раздается хриплый голос бородатого. Того, что тянулся ко мне в кровати.

- Что смотрите, будто я злыдень какой! Спятила девка, ясен пень! Совсем плоха стала. Я ее кормлю-пою, а она меня, своего благодетеля, тока позорит. По доброте душевной пригрел племяшку после смерти сестры. Теперь расплачиваюсь за свою доброту. Что мне с малахольной прикажете делать?

- Славно ты ее кормишь! - басит другой мужик. - Одни мощи остались.

- И то верно, - подтверждает другой. - Девка пашет на тебя, как раба. С утра до ночи на ногах. Неудивительно, что грохнулась в обморок посреди дня.

И снова звучит вкрадчивый голос того козла, что меня мучил:

- Вижу, вы люди добрые. Жалеете сиротинушку. Тады возьмите ее себе! Тока сначала возместите мне затраты. Всего двадцать золотых — и она вся ваша!

Что?!

От неожиданности забываю дышать.

Меня… Пытаются продать?!

Один предлагает, а другие… Молча раздумывают?

Вы не охренели часом, господа работорговцы?

Хотя сил не осталось ни грамма, поднимаюсь с пола и, цепляясь за засаленную дверную раму, встаю в полный рост.

При этом краем сознания отмечаю, что запястья у меня — кожа да кости, как у человека в последней стадии пищевого расстройства. На глаза наворачиваются злые слезы…

Смотрю в упор на бородатого мужика, что назвался моим дядькой. Мордастый, щекастый. Нос, характерный для алкоголика. Пузо отъел, как на сносях. Глазки поросячьи, так и бегают по сторонам — он не может выдержать мой пристальный взгляд, переминается с ноги на ногу, как утка.

- Я не позволю собой торговать, - говорю глухо, снова не узнавая свой голос. - Я свободный человек и уйду отсюда, когда пожелаю.

Придерживаясь за стену, делаю шаг в сторону выхода. При этом глаз не свожу с бородатой гадюки. Нутром чую: к такому опасно поворачиваться спиной. Надеюсь лишь, что он не посмеет цапнуть меня при свидетелях.

- Видите? - тот заискивающе оглядывает остальных, с непонятным выражением взирающих на меня. - Хотел по-хорошему, но с упрямой кобылой по-хорошему никак. Она тока розги понимает...

Он шепчет непонятные фразы, и все тело снова пронзает резкая боль. На сей раз эффекта неожиданности нет. Но, когда все мышцы тела скрючивает болевая судорога, устоять на ногах не получается.

Голова с глухим стуком приземляется на каменный пол. Свет меркнет в глазах, а темнота милосердно подхватывает истерзанное сознание и уносит в свою зыбучую колыбель.

Просыпаюсь под заунывное пение. Голос женский, старушечий. Хорошо, что не мужской.

Очень хорошо.

И запах здесь нормальный, деревенский. Так пахло летом в бабушкином доме. Деревом, шерстью, травами, едой. От аппетитных ароматов