птиц почтовых имела в виду? Так у нас в деревне их сроду не водилось...
- Пожалуйста, - прошу, уже почти не надеясь. - Помогите мне сбежать от дяди!
- Не могу, родненькая, - качает женщина головой. - Я же не маг, чтобы снять с тебя печать.
- Как мне разыскать мага, который поможет?
- Никак, родненькая. Он помер в том году. Только он один и мог ее снять.
Глядя в ее добрые, жалостливые глаза, понимаю, почему с подобным выражением на меня смотрели мужчины в трактире.
Именно так взирают на существо, которое обречено на страдания. И помочь ему ничем нельзя.
Старушка уговаривает меня лежать и набираться сил. Я бы и рада поваляться в кровати, учитывая свое плачевное состояние. Но разве можно бездействовать, находясь, по сути, в рабстве у мерзавца?
Первым делом, прошу у доброй женщины вторую порцию ее варева. Судя по тонким ручкам и спичечным ножкам, меня уже давно морят голодом, а силы для побега ой как пригодятся!
Поев, медленно встаю на ноги. Конечности ватные и в коленках дрожат, но, к счастью, выдерживают вес тощего тела. Сейчас на мне ветхая сорочка и ненавистные юбки, сковывающие движения. От того, чтобы содрать с себя это старье, меня удерживает лишь мысль, что для меня может не найтись другой одежды.
Не спеша приближаюсь к керосинке, стоящей на столе, и долго смотрю на пламя.
Огонь меня с детства притягивал к себе. Единственная стихия, которую мне всегда хотелось то ли покорить, то ли с ней подружиться. И сейчас, глядя на теплый свет, чувствую, как мысли в голове разбредаются по полочкам. Как будто с мудрым другом беседую наедине.
- Али задумала чего неладное? - напрягается за спиной старушка.
И действительно. С чего бы мне пялиться в неудобной позе на источник огня?
- Где вы керосин берете, бабушка? - задумчиво спрашиваю, и женщина напрягается еще заметнее.
- А тебе зачем, родненькая? - теперь в ее голосе чувствуется неприкрытый страх. Не глупая, значит. Уловила мою логическую цепочку.
Пару секунд раздумываю, стоит ли сказать ей правду. Боюсь, если она не слышала про мобильные телефоны, то мой рассказ о надвигающемся на деревню огненном шоу она точно не воспримет в позитивном ключе.
Простой здравый смысл подсказывает: пора бы начинать врать. А кто я, собственно, такая чтобы спорить со здравым смыслом!
Вздохнув, произношу:
- У дяди керосин скоро закончится. Вот думаю… Если вдруг он напьется до беспамятства, и у нас керосина не будет, то где его брать? Я-то без него могу обойтись, а постояльцы начнут жаловаться. Мне же первой потом от дяди достанется.
- Ох, голубонька моя… За что тебе, бедной, такие напасти! - причитает она. - Все деревенские керосин у Косматого Тода покупают. На краю деревни. И огниво там же берем.
Подобным образом лукавлю дальше и капля за каплей собираю необходимую информацию. В конце нашего разговора с Марией, — так зовут добрую женщину знахарку, - узнаю, из чего в деревне делают факелы, сколько стоят цепи у кузнеца, и сможет ли он сделать металлический «веер». Еще узнаю, что кузнец тот любит захаживать в трактир «дяди» и пить в долг.
Узнаю также, что из музыкантов в деревне есть один только флейтист Фредрик, и что за кувшин бодрящего напитка он готов выступать в трактире хоть целый вечер.
Что же. Раз информация собрана, пора приступить к действию. Приняв жалобный вид, - с моей внешностью особо стараться не приходится! - канючу:
- Мария, миленькая, давайте прогуляемся по деревне? Я ведь многое позабыла. А то, когда вернусь домой, дядя будет мне всякие поручения давать. Если скажу, что забыла, он решит, что я вру, и меня накажет.
Женщина, подумав немного, кивает. Накидывает на меня перештопанный балахон, сверху - платок шерстяной, весь в катышках. Превратив меня в добротное пугало, она осматривает результат, удовлетворенно крякает и выводит на улицу.
Я не знаю, почему моя спутница крепко держит меня под руку. Возможно, чтобы я не сбежала, но вероятнее все же, чтобы не свалилась.
Сил у меня так мало, что приходится каждый шаг буквально выжимать из уставшего тела. Если бы не спортивные навыки и не закалка с самого детства, я бы сдулась после первой сотни метров. Однако жесткие тренировки, что ковали мои мышцы, заодно и волю отточили на славу.
Оказавшись снаружи, с шумом втягиваю в себя свежайший воздух, наполненный звуками животных, людским говором, и запахом скошенной травы.
Все дома на длинной улочке срублены из деревьев. Не видно ни машин, ни кабельной тарелки, ни захудалой антенны… Зато на дальнем лугу пасутся коровы, мальчишки стаю гусей выгуливают, а по протоптанной главной дороге то и дело проезжает чья-то телега, запряженная лошадью. Я все больше убеждаюсь, что нахожусь среди старообрядцев, эдаких амишей по-русски.
Когда мы подходим к кузне, под предлогом «только одним глазком гляну — интересно же!» забегаю внутрь. В помещении - кузнец и его подмастерье, готовящие инструменты к работе.
Довольно быстро уговариваю кузнеца смастерить несколько металлических предметов в счет уплаты его долга в трактире. Видимо, Ариану Микоф воспринимают здесь, как безвольное продолжение Мариуса. У сурового здоровяка даже мысли не возникает, что у меня может иметься свой собственный интерес к заказанным металлическим предметам.
- К вечеру сделаю, - бросает он деловито. - Дерик доставит изделия прямо в трактир. Тогда будем с Мариусом в расчете.
- Да. И, пожалуйста, пусть он передаст их мне прямо в руки, - улыбаюсь просительно. - Дядюшка велел его сегодня вечером не отвлекать по пустякам.
Когда выхожу из кузни к Марии, она ничего не подозревает. Присев на корточки, рассматривает железные дверцы для печи, выставленные на продажу прямо у кузни.
- Вот бы мне такую к своей печке приладить, - она мечтательно поглаживает рельефный металл, изображающий звездочку. Лицо, усыпанное старческой гречкой, будто даже разглаживается от морщин на несколько коротких мгновений.
Затем мы ненароком посещаем Фредрика, худосочного музыканта средних лет. С ним я тоже провожу беседу, в течение которой заручаюсь его обещанием выступить в трактире уже сегодня вечером. А потом…
Потом где-то на краю деревни раздается отчаянный женский крик. Затем еще один. И еще… И вот уже, мимо нас, задрав разноцветные сарафаны выше колен, мчится стайка визжащих женщин. За ними бегут голосящие дети. Мужчины дают деру молча, таким образом сохраняя некое подобие достоинства.
Я растерянно поворачиваюсь к Марии,
