«Проклятье!»
- Она курила опиум, да. И меня на него подсадила, - шмыгнув носом, сказала Сури.
Она не переставала перебирать старую одежду, но уже ничего не видела, неловко шевеля руками и поднимая пыль. Она только делала вид, что работает, чтобы на меня не смотреть.
- Мне не было и двенадцати… не понимаю, почему я выжила. Ей давали опиум… Рано стали давать, она слабая была. А я считаю, что это от неумеренности! От того только… что она вела ТАКОЙ образ жизни! Ну кто же знал, что всё повернётся так. Не хотела я в эту Америку. Мне было двенадцать, когда меня отправили с госпожой Эвет из Будапешта, а я света белого не видела, думала только о том, что скоро мы останемся с госпожой наедине, ждала, когда у неё что-то заболит. Уж… уж…
Горничную затрясло сильнее, а у меня в голове возникали страшные, леденящие душу картины. Десятилетняя девочка, которая курит опиум. Десятилетняя несчастная, потерянная душа. Как она дожила до такого преклонного возраста?
- Почему опиум? Что за боли у неё были?
- Голова, да и сердце потом тоже стало… болеть. Голова-то у неё болела так, что весь дом на ушах стоял. Зайду к ней порой, а она сидит, скорчившись над ночным горшком, и тошнит её, уже и так кожа да кости, а она вся синяя сидит и вызывает рвоту. Я к ней, мол, что же вы, госпожа Эвет, а она мне: «Молчи! Что, не видишь, что иначе никак?» Потом я несла опиум и помогала ей… не хочу вспоминать, как помогала. Страшно это, ни в жизнь не описать, как страшно это видеть. Как только она просыпалась, была вся бледная, с синяками под глазами, пальцы её дрожали, глаз открыть не могла. Один вообще напрочь видеть переставал: говорила всегда: «Что там висит над глазом, уберите!» А ничего там не висело, это в мозгах у неё было. Ежели вставала она с кровати, то в другую комнату дойти не могла. И не придурялась. Я с ней бок о бок лет с семи. Нет-нет, не притворялась. Она шла и к полу пригибалась, как начинались приступы. А время прошло, и стала она задыхаться, это уж незадолго до Америки было. Что бы вы думали, её так рано в замуж-то отдали? А? Да боялись, что подохнет и ничего семье не принесёт! А за такую красивую да образованную знаете сколько давали? А мистер Аллен всех переплюнул! Он же её, дуру, любил! А она хвостом вильнула.
Проклятое озеро всё время завывает. Очень страшно. Там как будто не вода, а иерихонские трубы. Ужас пробирает до самого желудка, даже не хочется из постели выбираться.
За прошедшие дни случилось несколько вещей, и все они немало изменили моё отношение к лорду, к поместью и ко всему, что тут происходило всё это время.
Некоторое время назад был пышный приём-маскарад, и лорд прислал мне из города наряд: золотое домино, изящные туфельки и крошечную бриллиантовую диадему. Я скакала по комнате от восторга, распугала всех служанок. Эти дуры смеялись надо мной, шептались. Приём начался в полночь, а до этого был фуршет, я играла на рояле, вместе с одной из кузин Уош исполняла дуэты, а Грэг выглядел ужасно гордым и влюблённым, я флиртовала. Александр тоже выглядел влюблённым, но с ним я побоялась флиртовать, всё-таки Грэг не мальчишка, чтобы играть с ним в ревность.
Мы веселились, всё было совсем неплохо: пристойные разговоры, непристойные шутки, всё так, как должно быть на маскараде. В полночь все разошлись, переоделись, спустились на бал в масках. Я выглядела шикарно. Забрала с собой одну горничную, у которой особенно хорошо выходило делать затейливые причёски, и она в пятнадцать минут разобрала мои волосы и собрала снова в удивительную композицию. Глаза, и без того тёмные, я хорошенько подвела, накрасила губы. Смотрела на собственное отражение в зеркале и пищала от восторга, хлопала в ладоши и хохотала.
Когда я спустилась в зал, Грэг перехватил мой взгляд, и я в нём просто утонула, рассмеялась и даже стала кокетничать, как будто он и без того мало хотел меня. Да, я заставляла его вести себя ужасно; нет, мне совсем не стыдно. Я не делала ничего особенного, я вела себя как женщина. Обычная женщина, которая знает, что хороша. Тем более он мой жених. Я танцевала с ним три танца. Грэг был обходителен, вежлив, приносил мне бокалы шампанского и почти рычал, когда я поворачивалась спиной, и ему открывался низкий вырез платья. Он так желал меня раздеть, что я это нутром чуяла. Ещё двух часов не пробило, а он утащил меня в сад, там такой заборчик, а за ним уже дикая часть с деревьями и травой, которую никто не косит. Там был берег озера и небольшая пристань. Он потащил меня на поляну у этой пристани, он еще по дороге стал меня целовать. Я отказывала, кричала, угрожала, что брошусь в воду, если он продолжит. Мне было это всё отчего-то неприятно, хотя ведь сотню раз представляла, как мы сделаем это. И не всегда это виделось в целомудренной супружеской постели.
Убежав от Грэга, я встала на самый краешек пристани. Дрожала от страха, но утверждала, что прыгну, а плавать не умею, и обязательно утону. Он вопил, и его слова я запомню навечно:
«Ты уже моя, Эвет! И мне не нужны печати и подписи, чтобы тебе это доказать! Ты думаешь, что я железный? Ты думаешь, что можно мною играть? ТЫ УЖЕ МОЯ, Эвет! И я тебе не позволю надо мной издеваться, чёрт тебя побери! Я лучше убью тебя, чем увижу с другим!»
Я дрожала… дрожала… дрожала…
Ох, как мне было страшно, он просто помешался. Я хотела отступить, чтобы ещё хоть немного подальше находиться от него, а он, усмехаясь, шёл на меня. Еще шажок, маленький - и я упала.
Платье было ужасно тяжелым, с золотой вышивкой и камнями по подолу, и погрузилась в воду так глубоко, как не могло быть. Озеро-то у пристани глубиной не больше двух-трёх метров, а я падала так долго, вода сомкнулась над головой, и света не стало. Меня держали чьи-то руки, нежно и легко, а чьи-то губы целовали, давая мне воздух. И вдох, и ещё, а потом нежный шепот: «Ещё немного, ничего не бойся!»
Будто моя милая мама, которая продала меня на эту скотобойню, укачивала на руках.
Когда меня отпустили, я в одну секунду оказалась на поверхности, а Грэга там не было, зато по берегу метался Александр. Он бегал вдоль кромки, весь мокрый, задыхался, я видела, как ему страшно, но, увы, даже тогда моё сердце не откликнулось на нежную ласку Александра. Он вытащил меня, обнимал, успокаивал, пытался завернуть в свой пиджак, наивный мальчик. Да моё тяжеленное платье впитало четверть мирового океана. В общем, я сама попросила его разрезать корсет, я его не соблазняла, я не хотела заболеть, я и без того больна. Он сделал то, о чём я просила. Я осталась в одном белье, я смотрела на него такой испуганной зверушкой, что он, наверное, чуть умом не тронулся, несчастный. В тот момент я не думала о том, что Грэг приблизится ко мне снова. Смешно, я даже не стала забирать платье, которое так и осталось на берегу.
Это моя последняя запись.
Грэг нашёл моё платье утром.
Он избил Александра почти до потери сознания, а я всё равно пришла к нему. Я поцеловала Александра и чувствовала на своих губах его кровь. Александр жизнь за меня отдаст, а Грэг мою жизнь скоро заберёт. Влюблённый мальчишка всё для меня сделает, а я с ним сбегу. Я буду любима и счастлива, и мне плевать, честно! Пусть огнём горит это «Чёртово Озеро» и его тёмные стены, и русалки, о которых говорит отец Нейла, милого мальчика, что носит мне цветы.
Я даже Сури с собой не заберу, пусть девчонка сидит в поместье. Она хорошая, но мне больше это не нужно. Теперь я сама о себе буду заботиться.
В сердце будто барабан, в который ритмично, медленно бьют, отсчитывая секунды моей жизни.
Я вышел к Сури, которая переоделась для ночной прогулки, она была теперь в старомодном переднике, чепце и держала лампу в руках.
- У меня фонарь есть, к чему это?
- Я так привыкла. Идёмте.
Идти вслед за старухой было страшно. В доме и так жутковато по ночам, даже самый храбрый храбрец найдёт странности в скрипучем полу и в звуках «из ниоткуда», я к ним так и не привык, а вот Сури шла бодро и бесстрашно. Конечно, старуха живет в стенах поместья уже семьдесят лет, за вычетом того времени, когда дом был законсервирован после смерти отца.
