— Дед? — не зная зачем, спросила я. Димка говорил о Сухорукове, сомнений в этом не было.
— Да, — серьезно кивнул Дима. — Не плачь, пожалуйста.
Я невероятным усилием заставила себя разжать пальцы и отпустить столешницу, быстро, судорожно вытерла сначала левый глаз, потом правый, чтобы продолжать видеть, чтобы держать Дыма в поле зрения.
— Я скучала, — почти прошептала одними губами, снова хватаясь за темное дерево за спиной, чтобы хоть немного вернуть ощущение реальности. — Я так скучала, Димка.
— Я тоже скучал, Стася, — кивнул он серьезно и опять улыбнулся. От этой улыбки стало снова не по себе. Страх опять сомкнул крючковатые, артритные пальцы на горле, забирая весь воздух. И я наконец-то смогла понять, что не так с его улыбкой, потому что на этот раз она не пропала с такой скоростью, как в первый, потому что на этот раз я всмотрелась в его лицо до рези в глазах. Димка улыбался только обветренными губами, взгляд оставался колючим и серьезным, совершенно чужим.
— Зачем ты здесь? — вопрос прозвучал еще тише, чем предыдущая моя фраза. — Почему…
— Предупредить, — просто пожал мальчишка тощими плечами, не давая договорить. Пожал нетерпеливо и резко, как будто торопился. — Может, все-таки возьмешь куртку? Тебя почти трясет.
Я яростно замотала головой.
Нет. Нет-нет-нет.
Мне не хотелось прикасаться к этой куртке, не хотелось даже смотреть на нее. Казалось, что, если возьму, если дотронусь хотя бы кончиком пальца, холод, что сейчас впивался тонкими, зазубренными шипами в тело, меня прикончит.
— О чем ты хочешь предупредить? — спросила немного громче, морщась от того, что зубы снова мерзко клацнули, и сильнее сжала столешницу.
Димка опять улыбнулся.
— Уверен, ты знаешь, — прошелестел он и странно дернулся всем тощим телом. Димка всегда был худым и немного нескладным, но сейчас это почему-то особенно бросалось в глаза. Почти гротескно, театрально тощий. Может, потому что я его давно не видела. Может, потому что, когда мы были у Деда, все стало только хуже.
— Награда Деда — мелки, помнишь, Стася? — спросил он, немного наклонив голову вперед, как будто хотел меня лучше разглядеть, и от этого движения заметнее стали синяки под глазами.
— Помню, — кивнула настороженно. — И карамельки иногда. От них воняло бумагой, старыми газетами — мы никогда их не ели, настолько мерзкими они были. Но при чем здесь это? Почему ты появился сейчас? Ты никогда мне не снился раньше…
— Неужели? — нахмурился Дым. — Ты обманываешь меня, Стася, — покачал он головой укоризненно, и стало вдруг действительно стыдно. Стыд ошпарил шею и лицо, заставил поморщиться.
— Только в самом начале. В первые несколько лет, — добавила, вздыхая. Врать Дыму не хотелось, да и не получалось никогда. Он был единственным человеком, которому я не врала. Ни во снах, ни наяву. Я даже себя обманывала, обманывала психологов, маму, отца… а с Димой не выходило.
— Хорошо, — кивнул он, выпрямляясь и снова превращаясь в застывшую статую. Единственное светлое пятно в чернильно-черной кухне. Казалось, что даже свет от единственного включенного спота бледнее. — Так ты думаешь, что я тебе снюсь, да?
— Да, — кивнула. Я действительно так считала. И, казалось бы, меня должно это успокоить, приглушить чувство страха, примирить с вывертами собственного сознания, но не получалось. Вода была слишком реальной, холод от плитки под босыми ногами, мигающие цифры на микроволновке, мелкая дрожь собственного тела. Мои сны еще никогда не были такими реальными, в них никогда еще не было столько деталей. По крайней мере, во снах, связанных с Сухоруковым. Никогда в этих снах я не оказывалась так близко к собственной реальной жизни.
Мне снилась шахта, клетка, ржавая решетка и размытая, огромная фигура Деда, запах мяты и перца от него, голос Дыма, даже гребаный Вареник. Но никогда никто из них не вторгался так бесцеремонно и с такой настойчивостью в мое настоящее.
— Раз тебе так проще…
— Ты умер, Дым, — покачала я головой, обрывая его, чтобы не услышать того, что, возможно, слишком тяжело будет вынести. — Я была там, видела тебя на подушке, видела, как забрасывают могилу землей. Я похоронила тебя.
— И что? — вскинул он брови, лицо неестественно вытянулось от удивления. — Ни разу после этого не думала, не вспоминала? Ни меня, ни Вареника, ни Деда…
— Каждый день, — покачала я головой. — Каждый долбаный день! — прохрипела, чувствуя, как чуть ли не крошатся ногти, впивающиеся в каменную поверхность стойки.
— Значит, все-таки не до конца похоронила, да, Стася? — он подмигнул. Неестественно и совсем не весело. Жест вышел не заговорщицким, а каким-то угрожающим. — Это хорошо, что ты помнишь, ты должна помнить, что произошло, — последние слова мальчишка почти выплюнул. В них было столько злости, что меня снова затошнило, комок поднялся по пищеводу прямо в горло, раздулся там, застревая, мешая нормально дышать и мыслить. Вокруг все еще висела непонятная пелена.
— Я… — не знаю, что собиралась ему сказать. Возможно, что самым моим яростным желанием с тех пор стало желание забыть. Возможно, что он несправедлив, что не знает, как мне хочется почувствовать себя в безопасности хоть раз. Хоть один гребаный раз. Возможно, что впервые не хочу его видеть, боюсь его. Но не успела. Димка меня перебил.
— Про награду ты помнишь, а помнишь про наказание, Стася? Как наказывал Дед?
— Бил тебя, — едва проговорила. Хотелось уйти, хотелось вырваться из собственной кухни, но тело не слушалось. Ноги отказывались двигаться, пальцы — выпускать столешницу, я даже голову отвернуть не могла. Было чувство, что стоит мне только пошевелиться, я тут же свалюсь на пол и останусь сидеть до самого утра.
Дед действительно бил Дыма до крови и синяков, до кошмарных ссадин по всему телу. Я никогда не знала чем, но явно не просто руками или… не только руками.
— А еще? — спросил Димка, снова заставляя меня вернуться на хренову тучу лет назад. Следя пристально, с непонятным нетерпением на узком лице. — Что он делал еще, Стася? Он ведь не только бил, да? Ты не могла о таком забыть, я знаю.
Следующий глоток воздуха показался совсем мерзким, с привкусом ржавчины из воспоминаний.
— Да. Не только… — пробормотала, сжимая зубы, чтобы снова не начали клацать. Димка разочарованно вздохнул, ему явно не понравился мой ответ.
— Я не про это, — скривился и передернул нетерпеливо плечами. — Вспоминай, Стася. Что он делал еще? Как развлекался, когда становилось скучно? Как наказывал нас обоих?
Я не хотела, не хотела лезть в глубины собственной памяти, копаться там, как голыми руками в термитнике. Но подстегнутые словами Димки воспоминания класть хотели на мои желания, выпрыгнули черными кошками, которых вспугнули фары кара.
— Вспомнила? — поторопил Димка. Быстро, отрывисто, чуть ли не приказывая. И холод стал в несколько раз сильнее. Сковал все тело от кончиков пальцев ног до затылка, сдавливая и душа.
— Дед забирал фонарь и одеяла, закрывал вход, чтобы темно было, — выдавила с булькающим тихим стоном. — Чтобы мы не могли… Не понимали, сколько времени прошло, — и следующая мысль чуть ли не заставила вскрикнуть: холод и темнота… Я смотрела на Димку во все глаза и совершенно ничего не понимала, отказывалась просто. А тело снова затрясло, гораздо сильнее, чем в самом начале. Не может… Он не может…
— Ты наказываешь меня? За что, Дым? — все-таки спросила, рассматривая отчего-то теперь совершенно незнакомого мальчишку.
— Вот, — кивнул он удовлетворенно. Странно кивнул — движение было резким и каким-то неестественным, только головой. Больше ни одна часть тела не пошевелилась, как будто шея, плечи и грудь не были связаны между собой, — я знал, что ты справишься.
— За что? — я не была уверена, что задала вопрос вслух. Вообще не была уверена, что из горла вырвалось что-то, кроме сдавленного дыхания. Димка сощурился. Злобно, угрожающие. Тонкие губы превратились в нитку, друг детства опять наклонился вперед, словно хотел быть ближе ко мне. Я попробовала отшатнуться, но сзади была столешница, и сдвинуться не удалось ни на миллиметр.
