Яр усмехается. Ему нравится эта мысль.
Борис Петрович делает еще одну попытку помириться с Лидией Константиновной и с дочерью. Он сам привез совершенно идеальные продукты и золотое колечко для несостоявшейся супруги. И он тоже не лыком шит, этот Борис Петрович. Он просто-напросто обратился в частное детективное бюро и узнал о Регине. Далее он рассудил так: есть женщина – есть проблема, нет женщины – нет проблемы. Регина много путешествует. Однажды она из путешествия не вернется – вот и все…
Яр и тут усмехается. Эти двое прекрасно развивают подсунутую им тему. Только нужно будет кое-что им подсказать. Вот Регине – чтобы отправилась в Италию как раз накануне поджога, чтобы оказаться полностью вне подозрений. И картинку, картиночку показать: пламя, крики, суета, и непонятно откуда взявшаяся рука бьет Бориса Петровича по голове, и падает тело наземь, сверху же рушатся перекрытия курятника. А Борису Петровичу – что она любит небольшие круизы, вот, скажем, есть восьмидневный «Жемчужины Адриатики», отправляется из Анконы, для его замысла очень даже подходит… Билет на эту самую «Жемчужину» не такой уж дорогой, Регина будет искать встреч с парнями, которые согласны принимать дорогие подарки, тут-то и можно поставить ловушку. Подвыпившая старуха вышла ночью на палубу, перегнулась, сверзилась в воду – прекрасная получилась картинка, осталось лишь подвесить ее перед внутренним взором Бориса Петровича. И заодно внушить ему, что никакой он не старик, еще крепок и бодр, в случае пожара сам кинется тушить наравне с молодыми парнями и понабежавшими соседями. Тут-то все и случится.
Лидия Константиновна не умеет молиться. Комсомольская молодость к этому не приучила, а потом она обиделась на господа Бога, чуть было не отнявшего у нее единственную дочку. Но теперь она молится. Пока Ксюша возится на кухне, Лидия Константиновна смотрит в потолок и твердит:
– Забери их Господи, забери их обоих, ну что тебе стоит?..
Имеются в виду Регина и Козел Петрович. О том, куда забрать, она умалчивает – и так все ясно. Лидия Константиновна молится о справедливости – ведь оставить ей, матери, ее единственную дочку и единственную внучку будет только справедливо. И все будет, как прежде – мать, дочь, внучка. Это – нормально, это – правильно.
Лидия Константиновна не знает только, что Ксюша, собравшись с духом, ровно через минуту войдет в комнату и скажет:
– Я жду ребенка, мама.
– Что? – не поняв этих простых слов, спросит Лидия Константиновна.
– Мама, я жду ребенка.
– Ты? Ребенка? Ты с ума сошла! Откуда?!. Зачем?!.
– У моей дочери будет сестра, мама. Или брат. Я так решила.
– Идиотка! Шлюха! Не будет у тебя никакого ребенка!
И в самом деле – на кой он Лидии Константиновне?
Вот только Лидия Константиновна не знает, что в комнате незримо присутствует еще один человек, отец этого ребенка. А Ксюша знает, она спиной чувствует – этот человек за ней, он опора на всю оставшуюся жизнь, его силы хватит на двоих, и эта сила сейчас перетекает в нее, эта сила уже разбудила способность к сопротивлению.
Лидия Константиновна сдуру начинает перечислять, сколько вложено в неблагодарную Ксюшку, в ее единственную дочь, и каковы по этому случаю Ксюшкины долги и обязанности… Она такое сколько раз уже проделывала – должно сработать!
– Я все знаю! Но моя дочь никогда не будет единственной! У нее будет сестра или брат, у нее будет отец! У нас будет семья! Я замуж выхожу! Сколько можно встречаться по чужим углам? Все! Я так решила!
И пространство меняется!
Ксюша, выбегая из дома, разрывает тонкую пленку, в которой замкнуты страсти и затеи троих стариков. Она сама не замечает этого, только чувствует, что ей становится легче дышать. Их пространство сужается до размеров большой комнаты, большой серой кубической комнаты, где можно разбежаться по углам, уткнуться каждому носом в свой угол, ничего не видеть и не слышать, а ее пространство вырастает до такой величины, что стен больше нет. Она впервые ощущает свободу человека, который не боится говорить правду.
Но ей вдруг становится страшно – до полусмерти.
Она понимает, что сейчас может произойти.
* * *
Машуня возвращалась домой с Пашкой, одноклассником. Они шли по улице, держась за руки. Им было некого бояться – мама, Ксюша, о Пашке знала, а во двор, чтобы бабка увидела из окна поцелуи, Пашка не войдет.
Да и когда же еще целоваться, если не в пятнадцать с половиной лет?
О том, что их увидят соседки и донесут бабке, Машуня не беспокоилась. Ну, увидят, ну, донесут, так что же – мир рухнет? У нее уже сформировалась женская хитрость: бабка не станет сильно наезжать, потому что перегнет палку – и внучка просто уйдет жить к другой бабке или даже к деду.
– Твоя мама, – сказал Пашка.
Машуня остановилась и удержала одноклассника.
Ксюша стояла на улице в полной растерянности, но Машуня не сообразила, что с матерью неладно.
– Мама, не надо меня больше встречать. Ты что, хочешь увидеть, как я целуюсь с Пашкой? Ты не знаешь, как это делается? – сердито спросила дочь.
– Машунька, ты не понимаешь…
– Чего не понимаю? Ты что?.. Не может быть! Ты с бабулей посралась!
– Маша!..
– Ну, поругалась. Мам, это же нормально. Все с родителями ругаются. Чем ты хуже?
Ксюша невольно улыбнулась.
– Что, опять ей все должны, а она – вся в белом? – Машуня уже знала все сценарии домашних стычек. – И она опять за сердце держится? Ну, мам! Успокойся! Она сейчас звонит тете Доре и рассказывает, какая ты неблагодарная дочь. Она всегда так делает. Это у тебя сердечные приступы скоро будут, а не у нашей бабули. На ней пахать можно, – преспокойно сообщила дочь.
– Машунька, ну как ты можешь? У нее же слабое сердце! – возмутилась Ксюша. – Ты видела, сколько она лекарств пьет? И спина!..
– Видела. Наша бабуля – артистка. Ты ведь тоже это знаешь! Только ты ее боишься, а я – нет! Мамочка, миленькая, она знает, что я ее не боюсь, мне она таких шоу не устраивает! А тебе – можно!
– У нее никого нет, кроме меня… – обреченно сказала Ксюша.
– А почему?
Ответа на этот вопрос у Ксюши не было.
– Мама… Я что, тоже буду, как ты? – тихо спросила Маша. – А ты – как она? И ты тоже будешь мне кричать: я для тебя в лепешку разбилась, у меня никого, кроме тебя, нет?! Мама! Так же нельзя!
Ксюша вдруг поняла – дочь просто ненавидит бабулю, ненавидит так, как это бывает лишь в пятнадцать лет и в черно-белом мире. И в самом деле – можно ли любить такого человека? Покоряться, терпеть, нести свой крест, исполнять свой долг – можно, да… Хотя тут возникает странный вопрос – нужно ли бабуле, чтобы ее любили? Любви ли она просит, выделывая свои трюки?
