Лэйни Тейлор - Дни Крови и Звездного Света

— Пожалуйста. — Голос Лираз был сдавленным. Она перевела глаза с Иссы на Кару. Они были обезумевшими. — Спаси его.

Кару послышались слова, но в ее заторможенном состоянии, они, казалось, дрейфовали по воздуху. Ее взгляд метнулся к Акиве. То, как он смотрел на нее... было так осязаемо. Она невольно отступила назад. Его лицо было преисполнено беззвучной мольбы. Оно было почти такого же землисто-серого цвета, как и у его мертвого брата, который лежал на полу, где Кару колдовала над телами. Это был пол для воскрешений. Они все смотрели на нее. Даже Исса повернулась к ней.

Спасти его?

Они пришли просить у нее помощи? После того, как сожгли Бримстоуновы порталы — и самого Бримстоуна — после того, как уничтожили ее народ, они принесли своего убитого брата, чтобы она его воскресила?

Как долго они несли его? Их мышцы дрожали от напряжения. Акива прислонился к стене. Руки висели по бокам. Он казался скорее мертвым, нежели живым, даже еще мертвее, чем в тот раз, когда она его впервые увидела на полях сражений Баллфинча.

— Что с тобой случилось?

Она могла бы задать ему тот же вопрос, но не задала. Задал вопрос Акива, и он смотрел на ее щеку, губу, и зашитую мочку уха. Она неловко выправила волосы из-за уха, чтобы спрятать его.

— Кто так с тобой? — спросил он. Негромко. Его голос пылал гневом. — Это был он, не так ли? Это Волк.

Он не ошибся, и все, о чем могла думать Кару, видя ярость на его лице, так это о той живой шали, которую он когда-то создал для нее, о таком мягком прикосновении мотыльковых крыльев к своим плечам. Когда-то, давным-давно, Тьяго порвал ей платье, и под покровом фальшивых звезд фестивальных фонарей, Акива призвал живую шаль, чтобы прикрыть ее.

В ту ночь она сделала выбор, и он оказался неверным.

Но, то было тогда. Столько всего произошло с тех пор.

Столько всего.

Она проигнорировала его вопрос, ненавидя вещественные доказательства своей уязвимости, желая, чтобы ее руки были прикрыты, и, желая, чтобы она могла излечить себя. В конце концов, что такое какая-то там частичка боли? Она не должна выказывать слабость. Только не сейчас. Она сделала шаг вперед, обращая все свое внимание на Азаила. Акива принес с собой тело своего мертвого брата? Ну, что ж, он так же вернул ей ее Иссу. И Зири, она не должна забывать об этом, что бы с тех пор не произошло. Она опустилась на колени, рядом с телом (медленно, все болело) и задумалась, что заставило их принести его тело, сюда, в это богом забытое место.

Тела всего лишь смертный груз — в конце концов, мы все только сосуды, но понимать — это одно, а оставлять тела на произвол судьбы — совсем другое. Кару довольно хорошо это понимала. Тела — вот, что делает нас настоящим. Что есть душа, без глаз, через которые она смотрит на мир, или рук, которые могут осязать? Ее руки дрожали, и она сложила их на груди, чтобы прекратить это.

Под левой рукой у Азаила зияла рана. Там, где сердце. Это была быстрая смерть.

— Прошу, — повторила Лираз. — Спаси его. Я отдам все, что угодно. Назови цену.

Цену? Кару метнула на нее взгляд, но там не было и следа жестокости или суровости, которые она помнила, только точка.

— Нет никакой цены, — сказала она. Она глянула на Акиву. «А, если бы и была, — могла бы она добавить, — то ты ее уже уплатил».

— Ты спасешь его? — спросила Лираз дрожащим голосом, полным надежды.

Спасет ли? Кару знала, что была их единственной надеждой, та, которую они хотели убить в Праге, только за хамзасы на ее руках. Какая ирония, которая не доставляла ей никакого удовольствия. Ей невыносимо было смотреть на руки Лираз (они были такими черными), но она так нежно поддерживала шею своего брата, ее пальцы так нежно касались его мертвой щеки, и Кару понимала, что не должна испытывать симпатию к убийце своего народа, но испытывала. В конце концов, у кого из них не были запачканы руки? У нее так точно были. О, Эллай, мои руки никогда не станут снова чистыми. Она сжала их, и волдыри, натертые о черенок лопаты, начали жечь. Это ощущение говорило только одно, что она должна спасти эту жизнь... возможно, это принесет исцеление. Не только этим серафимам, но и ей, после того ужаса в яме и лопаты, и того, что ей пришлось сделать, и... лжи, с которой она теперь была вынуждена жить. Она хотела это сделать. Черточка на ее костяшке пальцев за спасенную жизнь, вместо отобранной.

— Я не могу сохранить это тело, — сказала она. — Слишком поздно. И я не смогу сделать его облик прежним. — Может быть, Бримстоун знал, как наколдовать те огненные крылья, но это было далеко за пределами ее знаний. — Он больше не будет серафимом.

— Это неважно, — сказал Акива. Она встретилась с его глазами, его красными-красными глазами, и ей захотелось сделать это для него. — Если он будет собой, — сказал он. — Вот, что важно.

«Да», — сказала она себе, и захотела, так же твердо уверовать в это, как и он. Душа — вот, что имеет значение. Тело — всего лишь сосуд.

— Хорошо. — Она сделала глубокий вдох и посмотрела на Азаила. — Дайте мне кадильце.

Ее слова были встречены тишиной, что больше походило на то, будто она тонет.

Тонет.

О, нет. Нет. Кару уставилась на мертвое Азаилово лицо, на его распахнутые голубые глаза, на морщинки, и печаль обрушилась на нее, сокрушив всей своей силой. Нет. Она прикусила губу, стараясь успокоиться. Она была стойкой. Ей пришлось. Ее печаль.... если она обнаружит ее, то это будет словно магическая цепочка, одно горе потянет за собой другое, то — вызовет следующее, и не будет тому ни конца, ни края. Она не хотела поднимать глаз, чтобы не видеть опустошенные лица, застывшие в немом ужасе.

— У нас не было... у нас нет кадильца. — Лираз. Прошептала. — Мы принесли его сюда. Тебе.

Голос Акивы был сиплым:

—Прошел всего день. Кару. Прошу.

Как будто речь о том, что ее надо в чем-то убедить.

Они что? Ничего не поняли. Хотя, откуда бы им это знать? Она никогда не рассказывала Акиве, как это работает, насколько тонка душевная связь или как просто она могла оказаться брошенной на произвол судьбы, если ее некуда было поместить. Она никогда ему не рассказывала, и теперь здесь не было ничего, кроме воздуха или ауры этого мертвого ангела-солдата, убийцы, возлюбленного брата — ни отпечатка света или смеха, которые, наверняка так шли этим голубым глазам и морщинкам вокруг них, никаких выпадов, чтобы задеть ее чувства и сказать ей, кто он был, потому что... его уже не было.

Она подняла глаза. Она заставила себя взглянуть в красные глаза Акивы и Лираз, чтобы они увидели и поняли ее скорбь.

И узнали, что душа Азаила была потеряна навсегда.

77