Лэйни Тейлор - Дни Крови и Звездного Света

А... они были.

Она должна сделать выбор. Чтобы заслужить веру Бримстоуна в нее и в имя, которое он ей дал. Чтобы работать для спасения и воскрешения своего народа, любой ценой, любыми средствами. И Тьяго был необходимостью. Химеры следовали за ним. Это был единственный способ, но от этого не становилось легче — стоять возле него и чувствовать тяжесть пристального взгляда Акивы, и, когда она повернулась к нему, — она была вынуждена смотреть куда-нибудь — увидела отвращение и растерянность на его лице, и недоверие. Как будто он не мог поверить, что она будет страдать от близости этого монстра.

«Я тоже монстр, — хотелось ей сказать ему, — я химера, и сделаю все, что должно для своего народа».

Такая ложная бравада. Ее лицо выражало неповиновение, но оно было непоколебимым. Огонь в глазах Акивы всегда, будто зажигал искру и плавил воздух между ними. И сейчас все оставалось по-прежнему. Она горела, но вместе со стыдом, что стоит лицом к лицу с ним, но на стороне Волка. Ангел и Волк, вместе в одной комнате. Ей всегда казалось, что она неотвратимо приближается к этому моменту, и вот он настал: Ангел с Волком стоят лицом к лицу, и Акива с красными глазами, посеревшим лицом, сломленный и убитый горем, а она... стоит рядом с Волком, словно они пара — король с королевой этого кровавого восстания.

«Это не то, что ты думаешь», — могла бы она сказать Акиве.

Это хуже.

Но она ничего не сказала. Он не получил никаких объяснений или извинений от нее. Она заставила себе отвернуться. К Тьяго. Она не поднимала глаз на него с тех пор, как они вернулись из ямы. Кару заставила себя посмотреть на него сейчас. Если она не могла сделать такую малость, тогда что же их ждало дальше?

Она посмотрела.

Волк был Волком, властным, от которого перехватывало дыхание, произведением искусства Бримстоуна. Он не был, как обычно, безукоризненным собой, что неудивительно, учитывая прошедшие полтора дня. Рукава засучены, рубаха измята и присборена на его загорелых и мускулистых предплечьях, и, казалось, что и внимание Тен поуменьшилось к опрятности его прически. Волосы были наспех собраны и завязаны в белый пучок. Несколько прядей выбились, и, когда он убирал их, то в его глазах промелькнул огонек раздражительности. Что касается этого ненавистного, красивого лица, то на нем остались царапины от ногтей Кару, но рана, где у него под подбородком полоснуло ее лезвие, была заштопана и заклеена, будто ее никогда там и не было. Это было легко исправить, здесь не было ничего сложного по сравнению с рукой Зири или даже его улыбкой; всего-то соединить кожу вместе, чтобы остался тоненький след. Кару едва ли удалось бы убить его аккуратнее, если бы она собиралась вернуть его к жизни, и у нее и так с избытком было боли, чтобы оплатить десятину.

Это были его глаза, о, Боже, его глаза, в которые так тяжело смотреть. Жизнь в этих бледных глазах.

Мы все просто сосуды, в конце концов.

Ее глаза начали жечь слезы, и она уставилась в пол. Она не знала, что с собой делать. Она обняла себя руками в синяках и постаралась изо всех сил удержать себя от того, чтобы что-нибудь сказать. В ее комнате ангелы, один из них мертв, другой из них Акива; положение было более, чем затруднительное.

С того момента, как вошел Волк прошло каких-то несколько секунд. Его неподвижность и молчание еще не звенели странностью, но вот-вот начнут.

Если бы Лираз не закричала, Кару помогла бы ангелам скрыться. Она бы подожгла благовония для воскрешения, чтобы скрыть их запах. Она столько задолжала Акиве. Никто бы и не узнал, что они когда-то были здесь. Но было уже слишком поздно. Теперь-то Тьяго придется что-то с этим сделать, а (Кару заметила это его глазах, когда украдкой взглянула на него) он был в еще большей растерянности, чем она.

Безусловно, его намерения предельно ясны; он уже расправлялся с Акивой прежде; пытал его, наказал его не только за то, что он серафим, но и за то, что стал выбором Мадригал, и все, кто близки к Волку, знают, как он охоч до завершения того, что начал. Сейчас Белый Волк должен был бы рассмеяться; он должен был бы быть опьянен восторгом, от предстоящей расправы.

Но он не был.

Потому что, конечно, (ну, конечно же, конечно) он не был настоящим Белым Волком.

79

ТО, ЧТО ДОЛЖНО

— И что все это значит? — спросил Тьяго.

— А на что это похоже? — спросил Акива, ненавидя себя за то, что приходится говорить с Волком. Они не встречались вот так лицом к лицу с подземелья в Лораменди, и сейчас, когда встретились, говорили совсем не о том, о чем бы хотелось Акиве.

— Похоже, у нас здесь мертвый ангел. — Указав на Азаила, Тьяго отвернулся от Акивы к Кару и снова к Акиве, чуть ли не презрительно рассмеявшись. — Ты пришел нанести визит вежливости нашему воскресителю? Мне жаль, но мы не обслуживаем ваш род. Возможно ты не в курсе, но на данный момент мы находимся с вами в состоянии войны.

— Война окончена, — огрызнулась Лираз, с такой страстью, которую, Акива знал, она не испытывала по поводу их победы. — Вы проиграли.

— Разве? Предпочитаю думать, что это еще предстоит выяснить.

Акива медленно потянулся к Лираз и обнял сестру одной рукой за плечи. Если та соберется броситься на Волка, как бросилась на Кару. Но сейчас женщина-змея уже не оттащит ее и не вернет ему Лираз живой. Может, смерть была именно тем, чего хотела Лираз, или думала, что хотела, из-за обрушившегося на нее горя. Может быть, смерть настигнет их здесь, сегодня, и не важно, что они сделали, но Акиву нельзя было наказать страшнее, чем он уже был наказан. Прийти сюда, было равносильно совершенному безумию.

Он взглянул на Кару, пытаясь угадать, о чем она думает. Она бы помогла Азаилу; он видел в ее глазах неподдельную печаль. А что теперь? Она поможет им? Сможет ли? Те синяки на ее руках... Она все еще обнимала себя, и хотя Акива был уверен, что она пыталась скрыть свои синяки (почему она выглядит такой пристыженной?), эффект был обратный, он то и дело находил их глазами. И... он видел синяки, которые шли в уплату за десятину, когда приходил сюда до этого; то воспоминание преследовало его. Эти синяки были другими.

Эти синяки не могли остаться от медных тисков, это следы пальцев.

И внезапно, они стали единственным, что он видел. Его накрыла волна ярости, и уже он стал тем, кого необходимо было сдерживать. Он уже стоял на ногах, и только настойчивая тяжесть тьмы, раздражающей слабости, позволили Кару (Кару!) успеть рвануться вперед и встать между ним и Тьяго и оттолкнуть его назад. Ее брови были нахмурены, а глаза сверкали яростью; ее взгляд говорил: «Ты сошел с ума?»