Они понятия не имели, что Дренги сделают дальше, как они нанесут ответный удар. Они понятия не имели, всё ещё ли Менлим представлял для них угрозу здесь, или угроза уже изменила облик, обрела другое лицо, которое им снова придётся идентифицировать.
И это ещё не говоря об эмоциональных последствиях последних десяти месяцев.
Сейчас он даже не мог смотреть на Джема, хотя осознавал, что старший мужчина идёт позади него, призрачно тихими шагами передвигаясь по металлическому полу. Ревик знал, что снова будет иметь с ним дело через несколько минут, а то и секунд, и свет Даледжема сейчас был достаточно бесконтрольным, чтобы он продолжал задирать Ревика, даже когда на том не было ошейника.
Он чувствовал, как свет другого мужчины хаотично искрит — ревность и злость, боль разделения с Элли, наверняка усиленная её беременностью.
Злость из-за того, что Ревик жив.
Злость из-за того, что он вернулся к своей семье.
Последние две вещи были похоронены намного глубже, разум Джема не признавал их открыто, но Ревику не казалось, что ему это померещилось.
Просто от физической близости видящего Ревику сложно было не реагировать на нереальное количество собственничества, которое источал Даледжем — в адрес бл*дской жены Ревика. Он чувствовал, что Даледжем хочет рассказать ему больше деталей их сексуальной близости, словно последние двадцать часов он не посвятил именно этому.
Вероятно, на этом этапе Даледжем уже ничего не мог с собой поделать.
Он наверняка продолжит говорить глупости, пока Ревик не слетит с катушек по-настоящему. Будучи видящим, он испытывал инстинктивное желание бороться с Ревиком за неё, но если ему удастся растравить Ревика по-настоящему, у этой драки возможен лишь один финал.
Он не хотел убивать Даледжема.
Он хотел поговорить со своей женой.
Что бы ни было нужно услышать им троим о текущем положении дел и о случившихся переменах, он хотел услышать это от неё. Ни от кого другого.
Пока этого не произойдет, он собирался приложить все усилия, чтобы не вредить другому мужчине. К сожалению, это означало, что Ревику придётся дать выбить из себя всё дерьмо, если они с Джемом реально сцепятся. Ему придётся закрыть свой свет и терпеть, повторять в голове священные тексты, как в детстве, и надеяться, что Джем не попытается убить его.
Он не станет убивать отца ребёнка Элли.
Вздрогнув от этой мысли, Ревик закрыл глаза и вытолкнул этот образ из мыслей.
Сейчас он не мог об этом думать.
Он не мог думать об этом здесь, пока отец Элли тоже хочет выбить из него всё дерьмо. Чёрт, да когда дело касалось Уйе, Ревик даже не мог быть уверен, что не удовлетворит это его желание.
Какая-то его часть почти приветствовала это с готовностью.
Всё это время его свет продолжал сбивать его с толку.
Он едва мог думать сквозь то бл*дское облегчение, которое всё ещё струилось в его aleimi с тех пор, как ошейник сняли с его шеи, и он по-настоящему почувствовал свою жену. Он понимал, что это иррационально. Он знал, что в этом не было никакого смысла, и он понятия не имел, что она чувствует, и чего она хочет теперь, когда носит в себе ребёнка другого мужчины.
И снова боль ударила его в грудь при этой мысли.
И всё же теперь, когда он чувствовал её, чувствовал Лили и Мэйгара, ему практически не было дела до всего остального.
Он просто хотел, чтобы она вернулась домой.
Он хотел, чтобы она вернулась домой, хоть беременная ребёнком Джема, хоть нет.
Конечно, когда он достаточно глубоко погружался в это чувство, убийство Даледжема начинало казаться реально приемлемым исходом, бл*дь, так что Ревик сомневался, что стоит так глубоко впускать в свой свет те базовые семейные инстинкты видящих — во всяком случае, пока что.
И всё же облегчение не рассеивалось.
Каким-то образом в гуще этих событий все они до сих пор живы. Его жена жива.
Его дети живы.
Ревик сумел выдохнуть при этой мысли, когда Уйе, биологический отец Элли, свернул налево в другой коридор и остановился перед третьим по счету овальным люком. Использовав ключ-карту, чтобы отпереть замок, он распахнул люк на глазах Ревика и без преамбул зашёл внутрь, оставив тот открытым.
Ревик настороженно окинул взглядом коридор перед тем, как последовать за ним.
Оказавшись внутри, он так же настороженно осмотрел комнату, но это оказалась обычная каюта для персонала. Чуточку тесноватая для него, учитывая его проблемы с замкнутыми пространствами, но Ревик вытолкнул эту мысль из головы, входя в комнату без окон.
Даледжем вошёл следом.
Уйе резким жестом показал ему закрыть дверь.
Как только Даледжем сделал это и запер замок, Уйе по очереди посмотрел на них. Первым он обратился к Даледжему.
— Ты это сделал? — прямо спросил он.
Даледжем моргнул, глянув на Ревика. Затем он поклонился, сделав свой тон официальным.
— Прошу прощения, отец? — вежливо переспросил он. — Что именно я сделал?
Ревик заскрежетал зубами, подавляя прилив иррациональной злости из-за того, как Джем обратился к другому видящему. Прежде чем он успел что-то произнести, Уйе всё сказал за него.
— Не называй меня так, — Уйе показал рукой отрицательный жест. — Не сейчас. Не перед её мужем. Я не стану посредником в каких-то инфантильных попытках раздразнить его на драку. И я пальцем не пошевелю, чтобы спасти твою жизнь, если ты добьёшься успеха в этих попытках, — он помедлил, и его голос зазвучал холоднее. — Ты соблазнил мою дочь? Или публичные сексуальные отношения с ней — это часть «операции», которую вы втроём проводили?
Даледжем моргнул. Он во второй раз посмотрел на Ревика.
Его непонимание показалось Ревику искренним.
Очевидно, этот разговор начался не так, как ожидал Джем. Когда Ревик не ответил на его взгляд, Даледжем посмотрел обратно на Уйе. Он до сих пор не ответил на вопрос, и это, похоже, разозлило отца Элли по-настоящему.
— Ты соблазнил её? — рявкнул Уйе. Его тон заставил Ревика и Даледжема подпрыгнуть. — Это было зарождение попыток переманивания партнёрши? Ты воспользовался её уязвимым состоянием, пока её муж отсутствовал и считался завербованным или хуже того?
Воцарилась многозначительная пауза, затем его холодный взгляд метнулся к Ревику.
— …Или тебя просили сделать это, брат?
Ревик открыл рот, собираясь ответить, но Уйе поднял палец, наградив его беглым жёстким взглядом.
— Я тебе слова не давал.
Ревик закрыл рот.
Он почувствовал, как к щекам и шее приливает румянец, словно он снова стал ребёнком, но он ничего не сказал. Он также не сдвигался с места и даже не пытался изменить положение ног.
— Он попросил меня, — Даледжем скрестил руки на груди, внезапно выглядя и ощущаясь моложе, чем привык воспринимать его Ревик. Тот жёсткий панцирь нападок и бравады спал с его света. — С тех пор ситуация изменилась, брат Уйе. Всё изменилось в моём сердце, в моей верности и ему, и ей. Я хочу оспаривать права. Я хочу сейчас заявить права, несмотря на их связь. Хоть то была военная операция, хоть нет, он бросил её во всех отношениях и…
Уйе покачал головой, громко прищёлкнув языком.
Даледжем умолк, крепче скрестив руки на груди.
Уйе так же пристально посмотрел на него, и его поразительные светло-голубые глаза приобрели оттенок стали.
— Можешь прислушаться к совести относительно своего желания разрушить семью, — сказал Уйе, и его голос казался более твёрдым, чем его глаза. — Обсуди это с моей дочерью, брат. Наши дела здесь закончены.
Последовало молчание.
Когда Джем не сдвинулся с места, тон голоса Уйе похолодел.
— Уходи, брат. Я бы хотел наедине поговорить со своим сыном.
Ревик вздрогнул, чувствуя, что снова краснеет.
Называть его так было правильным в соответствии с законами видящих. Но прежде Уйе никогда этого не делал. И Кали тоже.
Однако Ревик подозревал, что у них имеются абсолютно разные причины не называть его таким обращением.
