я никаких сомнительных желаний вызвать не могу, но береженого небеса берегут.
Похлебку я ела медленно, и так же медленно цедила слабый сидр. Торопливость — признак страха, а я просто немолодая усталая женщина, мне нечего бояться.
Но все-таки я вздрогнула, когда напротив меня на стул плюхнулось объемное тело. Подняв взгляд я наткнулась на мохнатые круглые брови и обросшую черной бородой добродушную физиономию.
— Бернард... — скривилась я. Плохо. Еще и дня не прошло, а кто-то узнал, что я осталась жива.
— Не кривись. — Понизив голос, он добавил: — Стал бы я тащить тебя на своем горбу, если б мог заложить. И не дрожи, тебя признать трудно, только... — он тронул пальцем нос, и я кивнула. Да, у оборотней хороший нюх, а я после сегодняшней прогулки явно не роза.
Я помолчала, двигая ложкой.
— Зовут тебя как?
Я поняла его вопрос: как меня зовут теперь. А я и не придумала. Пусть будет...
— Мабель. Откуда ты здесь?
— Пришлось уехать из города. Клан приставил меня к старейшинам вроде “подай-принеси”, и чую я, так и помру на побегушках. Я их понимаю, куда меня, такого, еще пристроить. И правда, что я могу? Хотел в учителя к молодняку пойти, но там своих хватает. Остался неприкаянный, со старейшинами поругался, чем-то я им не по нутру. Хотя кому я по нутру…
— Бернард, я могу тебе сходу придумать два-три дела, которыми ты мог бы заняться, но ты же на все скажешь “нет”.
Медведь неопределенно пожал плечами и поспешил сменить тему.
— Чудные дела у нас тут творятся, Мабель. Днем мобиль проскочил, большой, серый, а потом нашли его в овраге, наполовину сгорел, и два трупа. Какие-то типы на мелком мобиле прилетели, вертелись, вызнавали, а не останавливался ли тот мобиль, а не выходил ли кто, а не видели ли кого чужого с ребенком.
Он вопросительно посмотрел на меня, я пожала плечами:
— Знать, не повезло кому-то в том мобиле, убились.
Медведь разочарованно кивнул:
— Вот и стражи сказали, что убились. Говорят, искали они этих двоих, чтоб за решетку засадить. А теперь все, мертвые валяются.
Я отхлебнула эль и пристально посмотрела на оборотня. Чего он от меня хочет? Бернард понял, что ничего от меня не дождется, перестал строить из себя простака и спросил:
— Что дальше делать будешь?
Я усмехнулась. Он всерьез считает, что я ему расскажу?
Оборотень фыркнул.
— Ясно. Есть уже у тебя кой-какие мысли, вижу, но делиться не станешь.
Подавальщица поставила перед ним кружку какого-то пойла. Он сделал несколько крупных глотков, посмотрел на меня из-за пушистых бровей, вздохнул, и внезапно сказал едва слышно:
— Много лет назад я шел с задания и наткнулся в подворотне на приличного господина с проломленной головой. Он был еще жив, я взял его на спину, перекинулся и довез до лучшей лечебницы. Его дочь у меня на шее рыдала и благодарила. Мы с ней болтаем иногда. Ее зовут Лилибет, знаешь такую?
Я молчала. Не думаю, что Бернард решил меня шантажировать. К чему он ведет?
— Я заходил к ней прощаться, и она рассказала, как обнаружилась среди ее лекарей стерва одна. А дальше уже пришлось ей на мои вопросы отвечать. — Я удержала лицо. Удалось. — Смешно. Это ведь мой заказ был девять лет назад.
Я приподняла брови в немом вопросе. Бернард подождал, пока подавальщица пройдет мимо.
— Заказ найти некую бывшую преподавательницу пансиона, которая исчезла из одного города рядом с баронским замком.
— Не нашел? — с деланным равнодушием спросила я.
Он глянул на меня и усмехнулся:
— Преподавательница оказалась умней меня. Но я не удивился. Другую заказчик и не стал бы так рьяно искать.
— Бернард, зачем ты мне все это рассказываешь? Чего ты хочешь?
— Ответа на один вопрос.
Я смотрела на него и ждала. Бернард отчего-то опустил глаза и подвигал бородой.
— Ты потеряла все. Имя. Положение. Своего первого мужчину. И второго — по сути, мужа. Ты добилась другого имени и другого положения, и снова все пошло прахом. Сегодня ты сожгла остатки своей жизни. — Он покрутил кружку, и поднял на меня взгляд. — Ты живешь дальше. Как?
— Бернард, — вздохнула я. — Если так и будешь ныть, никогда не узнаешь.
(Семь месяцев спустя)
Из окна пансиона "Дикий шиповник" была видна небольшая тихая улочка, доходные дома напротив и две пекарни, которые неплохо зарабатывали на пансионерках и преподавателях. Я любила сидеть на подоконнике своей комнаты на втором этаже, смотреть на редких прохожих и пить горячий отвар. Пейзаж был привычный, за столько лет на Шпалерной улице мало что изменилось, только вместо сапожной мастерской открылась лавочка женских мелочей.
— Госпожа Долран, вам письмо!
Девочка из дежурной группы подала мне белый конверт и убежала. Я взяла его, будто змею. Наверное, глупо было искать место в "Диком шиповнике", о котором я рассказывала и Аларику, и команде Стрекозы. Но только Аларик знал моё настоящее имя. Внутренний голос ехидничал "ты же хотела, чтоб он тебя нашел", но я попросила голос заткнуться. Я сбежала от Аларика дважды, причем второй раз я не давала ему ни капли надежды. Никакая любовь этого не выдержит.
В "Шиповнике" меня помнили. Когда в конце лета я переступила порог этого заведения, меня встретила директриса, госпожа Мостклер. В год моего выпуска она была старшей преподавательницей. Я знала ее строгой особой. Госпожа Мостклер школила пансионерок, будто собиралась отправлять на войну. "За воротами вас никто жалеть не станет", — повторяла она. Может быть, я и выжила только благодаря ее урокам.
Для многих пансионерок жизнь и правда готовила череду непрерывных битв из-за печального состояния семьи или непростого характера самих девочек. Несмотря на то, что меня отправляли домой под крыло обеспеченных родителей, госпожа Мостклер уже тогда подозревала, что судьба моя гладкой не будет. По ее словам, я была из тех пансионерок, которых они очень рады встретить живыми и здоровыми дюжину лет спустя.
Поступив учительницей в "Шиповник" я нашла крышу, стол, немного гольденов на необходимые вещи и время подумать, как быть дальше. Я преподавала гимнастические упражнения и основы защиты себя с помощью подручных предметов или без оных, и мои методы
