Но Ринда не собиралась испытывать заморскую нелепицу долгими дорогами – у неё иная цель. Для подобных целей воин напялит на себя полную снарягу: убийство врага дело трудное. У тихушников, что убивают тайком, тоже особая одежда, но всё же не такая хлипкая. А ей в самый раз – отстранённо размышляла Ринда, натянув замшевые штаны и присев. Только бы всё получилось.
– Получится, – напяливая на неё сапожок, ободрила подругу Аки.
Надеюсь – мысленно буркнула Ринда. Только это ей и оставалось. Нет, решимости прикончить врага у неё хоть отбавляй. А вот навыков кот наплакал. Тут она целиком и полностью уповает на умения девушки с недостижимых островов, где обитает загадочное племя Ных. Где на свет народилась и выросла Аки-Ри-То-Буа-Ных: Аки – священный воин храма богини Буа.
Как воительница попала на тот плотик, с которого её сняли, и в каком месте она священная – Ринда никогда не спрашивала. Вот чуяла, что первым же неуместным вопросом она порушит их доверительную дружбу навсегда. Аки же вообще не заикалась о своей прошлой жизни. Лишь изредка вытаскивала из-под рубахи амулет-раковинку: невероятно красивую и блестящую. Смотрела на неё мрачным взглядом, будто чем-то недовольна, и запихивала толстый кожаный ремешок с амулетом обратно.
Всё воинское снаряжение Аки состояло из обычных холщёвых штанов да короткой рубахи: чёрных и ладно сшитых собственноручно. А ещё примитивных мягких поршней, узкого ремня, широких кожаных наручей и узкого длинного платка – всё черней ночи и сделано добротно.
Вот в таком-то скромном виде священный воин храма богини Буа и предстал перед своей подругой, пока та облачалась в куртейку. Если бы не наручи, набитые мелким смертоносным железом, и плотно обмотавший голову плат – одни глаза-бусины наружу – Аки можно было принять за обычного пастушка. Обычного, но слабого на головушку: облюбовал тёмные цвета, будто какой-то злой волхв из сказки, и не сообразил, что может получить по загривку от суеверного деревенского люда.
Ринда оглядела Аки. Чёрные бусины Аки прокатились по Ринде с ног до головы. Та присела, и священный воин умело замотал голову подруги в такой же плат, как у себя.
– Я и сама спрлавлюсь, – в последний раз предложила сердобольная Аки. – Ты не умеешь. Всё дело испорлтишь.
– Я тоже справлюсь, – упрямо возразила Ринда. – Мне это нужно. А то сердце никогда не успокоится.
Аки безразлично пожала плечами. Люди Ных не знают личной мести – только месть оскорблённых богов. Но подруге надо, значит, надо.
Ещё раз проверив, надёжно ли задвинут засов, они вошли в маленькую умывальню, присоседившуюся к светлице. Тут в одном из углов Ринда сдвинула в сторону резной столик из кости морского зверя: с виду массивный, а на деле гораздо легче. Они подцепили и подняли узкую короткую сосновую половицу, вторую, третью. Сунули головы в образовавший лаз, осмотрели такую же тёмную умывальню нижних покоев. Ринда не зря поселилась в светёлке матери: знала про эту хитрость. Как и то, что под ней покои почившего князя, куда никто не захаживал: накрепко заперто в ожидании нового хозяина. Так что застукать их тут не должны.
Аки сиганула вниз ловкой кошкой. Ринда легла пузом на пол и сползла осторожно, повисла на руках и лишь потом спрыгнула. Огляделись, подошли к окошку, приоткрыли, украдкой выглянули на двор.
На боевом ходу стены напротив их оконца прохлаждался один единственный дозорный. Ещё облачаясь, Аки то и дело поглядывала за ним: мужика явно тяготило торчать в стороне от гулянки, устроенной воеводой для дружины. Он то и дело спускался со стены, дабы чуток «приобщиться». Но возвращался на пост с похвальной добросовестностью и заметно помягчевшими членами. В конце концов, вернувшись в очередной раз, оболдуй присел, прислонившись к брустверу, и захрапел. Как раз вовремя, когда приспело время выбираться наружу.
Аки сняла с плеча вычерненную верёвку с навязанными на ней узлами, дабы сподручней залезать туда, куда не зовут для всяких сомнительных делишек. Ринда натянула пресловутые ежовые рукавицы – тонкие перчатки из шкуры шипастой ящерицы, дабы руки не скользили. Одна за другой петли веревки исчезали за окном, приглашая прогуляться по ночной прохладе. Две завзятые нарушительницы всех мыслимых запретов спустились на двор, никем не замеченные.
Аки закрепила верёвку, дабы не болталась, привлекая внимание – Ринде бы и в голову не пришло – и две лазутчицы направились в сторону одного из гостевых теремов. Скользя от стены до стены неуловимыми тенями. Прислушиваясь и оглядываясь. Аки многому научила подругу за время, проведённое в скиту. До самого священного воителя Ринде, понятно, как до звёзд небесных, но и она в грязь лицом не ударила. Справилась.
В гостевой терем, где у Торсела имелись собственные покои, пробрались легче лёгкого. Хотя в парадной горнице первого уровня привольно расселись несколько поместников, продолжая пировать тесным кружком. Надрались неугомонные до полной упоительности души и оплыва телес, однако всё никак не могли угомониться. Языками еле ворочали, как чахлые однорукие гребцы на речных ладьях. Да таращились друг на дружку слипающимися от переизбытка гульбы глазами.
Ринда слегка растерялась, прикидывая, сколько времени понадобится, чтобы превратить горницу в дровяной сарай с пьяными в дымину храпящими брёвнами. Как иначе пробраться мимо них, если Торсел не присоединился к пирующим? Или его не присоединили, низвергнув с высоты прежнего положения. Гулять куда-то в иное место поганца тоже не пригласят: побрезгуют.
Его теперь вообще станут держать за этакого поместника-холопа: прочим не ровня, зато плут отлично умеет приумножать богатство, чем воспользуются прежние товарищи. Голову ему сохранили, но болеть ей – не переболеть. Каждый поместник не преминет плюнуть в поганца при каждом удобном случае – унижение такое, что лучше в петлю. Но этот в неё не полезет: Торсел умеет самозабвенно любить свою шкуру – и тут ему равных не сыскать.
Аки не видела причины дожидаться, пока мужики догулеванят и попадают замертво. Ей взять приступом бревенчатый терем проще простого. Птицей взлетела по его стене, изукрашенной резными наличниками и прочими украшательствами – есть, за что цепляться при должной сноровке.
Когда задумавшуюся Ринду шмякнуло по маковке концом сброшенной сверху верёвки, она чуть не подпрыгнула. И тут же чуть не выругалась: нашла время думы думать! На широкое гульбище, куда выходили двери верхних горниц, вскарабкалась так споро, что саму себя удивила: вон как умеет, когда приспичит – залюбуешься. Аки одобрительно шикнула, дескать, её наука пошла впрок. И указала на дверь, за которой свершится второе задуманное подругой дело. Они осторожно обступили нужное узкое слабо светящееся окошко и заглянули в него с двух сторон.
Торсел – известный поклонник плотских безобразий – сидел на краю широкой лежанки, утопая в пышной перине. Довольно осклабясь, он лез за вырез кружевной рубахи, сползший до сосков грудастой девки на его коленях. Пышная кучерявая прелестница, игриво повизгивая, выползала из сжавших её толстых лап сдобным тестом, к которому Торсел прилип так, что не отодрать.
А его судьба взирала на него в окно двумя парами глаз. Аки покосилась на подругу: не засмущалась ли? Сможет ли доделать начатое? Или лучше заняться её кровником самой, дабы не напортачить? Глаза Ринды полыхали сухой холодной ненавистью – расчётливой, как бывалый казначей.
Она отнюдь не стремилась к званию праведницы. Да и в деревнях вокруг скита всякого насмотреться задолго до того, как наступила пора это испробовать. И когда они проникли в горницу, прикрыв за собой дверь, а Торсел – поди ж ты – уже успел спустить штаны, ей стоило сил не заржать во весь голос. Мерзкий упырь застыл поставленным на попа бревном, которое сверху венчали вытаращенные глаза, а снизу кольцо сползших по ногам штанов.
Аки не разделяла её веселья – не до смеха. Не обращая внимания на застывшую раком девку, метнула ножи. Ринда поняла, что случилось, лишь увидав, как из шеи и правого глаза Торсела торчат тонкие обмотанные кожей рукояти. Она только крякнула: так быстро всё случилось, что сама не поняла, как лихо свершилась её месть. Столько ждала этого дня, так готовилась, предвкушала, а всё решил мгновенный полёт ножей, пущенных чужой рукой.
