Дилан молчал, но от напряжения сжимал руль до белых костяшек. Давно я не видела его таким: рубашка грязная, местами порванная, кое-где на лице засохшая кровь…
— Дорога долгая, Дилан. Нам нужно…
— Закрой рот! — перебил он меня, снова становясь похожим на зверя.
— Нет, — отказалась я.
С ролью тихой, задавленной виной мышки я была не согласна. Слишком опасно было сразу же прогибаться под него.
Дилан топнул по тормозам и замер, видимо, соображая, как побольнее унизить меня. Взывать к его здравому рассудку уже было бесполезно.
— Ну давай, — сказала я.
Мне хотелось дать ему понять, что я готова к самому худшему. Но он всего лишь глубоко вздохнул и отвернулся от меня. Я продолжила:
— Хочешь ты этого или нет, но придётся решить, что делать дальше.
— Как же я тебя ненавижу… — полушёпотом ответил он.
— За что?
— За то, что ты родилась. За то, что ты испортила мне жизнь! Знаешь, чего я хочу больше всего? — унизить тебя и растоптать! Чтобы ты сдохла в муках!
— Ты, правда, хочешь это сделать?
— Да. И я это сделаю, — пообещал он.
— Я — мать твоих детей, Дилан. Засунь свою ненависть в задницу и не ломай им жизнь.
— Детям не нужна такая сука-мать! — снова повысил голос он, и слова прозвучали действительно злобно.
Я сложила руки на груди, чтобы унять дрожь. Осознавать, что некогда любивший меня человек теперь говорит такие страшные вещи, было тяжело.
— Никто и никогда не заменит им мать. Потому что я — хорошая мать! А ты бесишься оттого, что тебя они не любят! — мне хотелось добавить про третью беременность, но я велела себе молчать. Он и сам скоро о ней узнает.
— Не беспокойся, без тебя о них позаботятся.
— Мне не верится, что всё это говоришь ты… — выдавила я уже с комом в горле и заревела.
Не об этом ли говорил Савватей? Вот и развалилась наша семья… Что там говорила бабушка Полина о крепкой связи? Кто её разорвал? К кому теперь обратиться за помощью?
Всю остальную дорогу мы не говорили. Дилан старательно делал вид, что я — пустое место. Во время остановки я пересела на заднее сиденье, но не могла заставить себя уснуть, так как чувствовала опасность. Благородных поступков от Дилана ждать уже не приходилось. И надежды на то, что его злость утихнет, таяли с каждым часом; я чувствовала враждебную энергетику, исходящую от него.
Мне хотелось скорее вернуться к детям, обнять их, побыть с ними. Дети были моим всем, и Дилан знал, на какое больное место давить. Больше всего я боялась, что пострадают они.
Мы ехали к Нижнему Волчку, не заезжая в город. Перед прибытием я посмотрелась в зеркало: над виском шишка и ссадина, разбитая губа опухла, остатки макияжа размазаны по лицу… Я, что смогла, вытерла салфетками, чтобы не пугать маму.
Дома были все: мама, дети и Егор. Максим начал было громко возмущаться, что я про них совсем забыла, но пригляделся ко мне, а затем увидел сзади своего отца и умолк.
Я почувствовала себя частью треугольника ненависти: Дилан хотел убить меня, а Максим терпеть не мог Дилана. Я почти на физическом уровне ощутила скорую развязку.
Полина спала в комнате, когда мы приехали, а когда открыла глаза и увидела меня, сидящую рядом, — прижалась ко мне и заплакала.
— Маленькая моя… — приговаривала я. — Мама здесь, мама с тобой…
На отца Полина не отреагировала никак, словно его здесь не было.
Обратно мы уехали так быстро, что даже мама не успела спросить, что у нас случилось, и почему меня, избитую и грязную, привёз Дилан.
В машине я сидела на заднем сидении вместе с детьми. Поговорить хотелось только Максиму, и я держалась за него, как за якорь, словно он подпитывал меня своей энергией.
Дома Дилан собрал часть вещей в чемодан и уехал, не сказав, куда. Без него сразу стало легче дышать, хотя, если верить словам наших странных похитителей, он знал, о чём я говорю или даже думаю…
Я занялась бытовыми делами: стирала, готовила, прибиралась. Максим то помогал, то, наоборот, мешал, — всё допытывался о происхождении моих ссадин и синяков.
Несколько дней мы провели втроём: мне пришлось потратить личные накопления, чтобы накормить детей и сводить на аттракционы. Денег Дилан не оставил. С его стороны было подло мстить детям за мои грехи, но я уже была счастлива, что он избавил нас от своего присутствия.
Только ночами я могла позволить себе прореветься в подушку и предаться унынию.
Однажды утром Максим сказал, что хочет убить отца, потому что я из-за него плачу. Тонкие стены выдали мои слабости… И мне нужно было ответить сыну что-то воспитательное, типа «ненависть — это плохо» или «нельзя ненавидеть отца», но язык отказался произносить такое.
Глава 3
Чувство тревоги достигло предела, сердце колотилось с удвоенной частотой, живот снова заболел. Я выпила пустырника и позволила себе прилечь на полчаса, пока дети занимаются своими делами.
Когда на меня не был обращён чуткий взгляд Максима, я позволяла себе закрыть лицо руками и сгорбиться от бессилия. Притворяться весёлой и полной сил становилось всё труднее.
Под предлогом головной боли в тот день я легла раньше, поручив Максиму уложить Полину. Дети давно уже утихли в соседней комнате, а я всё не могла расслабиться. Вдруг я услышала, как открывается замок парадной двери, и замерла. Конечно, я знала, кто это.
Спустя минуту открылась и дверь моей комнаты, щёлкнул замочек на ручке… Я лежала, отвернувшись к стене, старалась дышать как можно спокойнее.
Резким движением Дилан развернул меня к себе и начал рвать мою одежду. Кричать я боялась, мне не хотелось, чтобы Максим стал свидетелем грязных сцен, тем более, дверь комнаты была заперта изнутри.
От Дилана разило спиртным. Я слабо сопротивлялась его варварскому поведению.
— Дилан, стой! — умоляла я.
— Что, не нравится? А с другими трахалями тебе нравились грубости?! — пьяным и немного хриплым голосом ответил он.
Иногда нам трудно осознать и проанализировать некоторые свои жизненные потрясения. Когда же в наше сознание вливается чья-то жизнь целиком, мозг оказывается не в силах уместить в себе огромный объём информации и эмоций.
В голове Дилана царила путаница. Он посмотрел все самые грязные мои воспоминания и его не волновало, что те события происходили много лет назад. Дилану казалось, что я намеренно изменяла ему, потому что я распоследняя тварь.
Чтобы остановить поток картинок, мелькающих перед глазами, он напился. Но алкоголь, вместо того чтобы подавить негативные эмоции, только распалил их.
— Дилан, пожалуйста, не трогай меня! Я беременна, — наконец, привела последний аргумент я.
— Да я не прикасался к тебе уже тысячу лет! Ах ты шлюха! — рассвирепел он и отстранился на секунду.
Но не успела я сказать и слова, как на меня посыпались удары и оскорбления. Дилан стащил меня с постели, начал трясти за плечи и бить наотмашь по лицу, и ещё больше злился, когда я падала на кровать и закрывалась руками.
Наконец, он взревел и швырнул меня о стену, почти под потолок, — настолько силён был его слепой гнев. На стене в том месте висел ночник с острой металлической декорацией, и ею мне вспороло низ живота. Я глухо взвизгнула и свалилась на кровать. По покрывалу стремительно начало расползаться пятно крови.
До Дилана дошло, что он сотворил нечто страшное. Он брезгливо отшатнулся от меня, как от чумной. Я надеялась, что сейчас он опомнится и вызовет скорую помощь, но он хлопнул дверями и сбежал.
Мой телефон лежал в сумке на столе, и в попытках добраться до него я потеряла сознание. В таком виде, окровавленную и в рваной одежде, меня нашёл Максим.
Очнулась я в больнице, где когда-то работала. Было так плохо, что я стонала от боли и всё не могла надышаться воздухом. Меня лихорадило, хотелось пить.
К приходу врача я уже перестала стонать. Это был мой бывший коллега, а ныне главный врач:
— Привет, Диана, — сказал он с грустью в голосе.
— Говори как есть…
