За что? Он же обещал любить. Когда родители выгоняли меня из дома, он клялся и божился, что поддержит, что мы будем вместе и в горе, и в радости. Говорил, что ждет этого ребенка и рад моей внезапной беременности, пусть мы ее и не планировали.
Никому нельзя верить. Слова ничего не значат.
Даже раздавленная предательством мужа, я помнила о времени. Дочь надо было забрать из клиники, поэтому пришлось усилием воли взять себя в руки. Для матери больного ребенка страдания и жалость к самой себе — непозволительная роскошь. Ты не можешь переживать свое горе в кровати под теплым пледом или с ведром мороженного перед телевизором, целебный шопинг и задушевные разговоры с подругами-жилетками тебе тоже недоступны, плакаться некому и некогда, ты должна собраться и, растоптанная, с кровавой раной в груди бороться с трудностями.
Часы на экране мобильного телефона подсказали, что моя свобода закончится через сорок минут. Если взять такси, этого времени хватит, чтобы съездить к родителям.
«Шлюха! — кричал отец, когда я, беременная, уходила из дома. — Не смей возвращаться».
Я и не собиралась, но судьба заставила запихнуть гордость куда подальше.
Не откажут ведь дедушка и бабушка в помощи страдающей внучке? Не прогонят единственную дочь, попавшую в трудное положение? Не настолько же они бессердечные?
Сейчас мне как никогда была нужна поддержка родителей.
Пожалуйста, умоляю, мама, папа, станьте моей опорой. Одна я не справлюсь.
Тратиться на такси в моей ситуации было глупо, но иначе я бы не успела забрать Молли от врачей вовремя, да и не ходили автобусы в этот элитный коттеджный район на окраине города. Там каждая семья имела по несколько машин.
Дом моих родителей на фоне соседских выглядел скромно. Одноэтажный, большой, но без изысков, он не отвечал амбициям Магнуса Бьерна. Никогда отец не говорил об этом вслух, но я видела, что его буквально распирает от желания оказаться на самой вершине социальной лестницы. К своим годам отец добился многого, поднялся с самых низов, если верить матери, но того, что он имел, ему было безумно, катастрофически мало.
Он мечтал о большем. Мечтал стать самым богатым, самым уважаемым среди своих знакомых, войти в круг избранных. Не знаю, о каком круге избранных шла речь, но иногда слышала, как отец упоминает об этом желании в разговорах с матерью.
Его тщеславие не имело границ, огромное, как галактика. Возможно, поэтому отец с самого детства держал меня в строгости — хотел, чтобы и дочь у него была самая лучшая. Идеальная.
Никаких мальчиков, никаких свиданий, подруги только проверенные, одобренные семьей. Учеба, танцы, иностранные языки, кулинарные курсы — я не чувствовала себя в клетке, потому что моя жизнь была расписана по минутам.
С Хаконом мы познакомились в тренажерном зале. Занятия спортом отец одобрял, считая, что женщина должна держать себя в форме. Он никогда не жалел денег на мой внешний вид. Маникюр, педикюр, одежда дорогих брендов, салоны красоты. Мать зорко следила за моей фигурой, отец — чтобы никто раньше времени не сорвал его ухоженный, оранжерейный цветочек.
Хакон сорвал. И вот тогда я впервые ощутила все цепи, что меня сковывали: стоило дернуться, пойти против воли родителей — и, натянувшись, эти цепи пронзительно зазвенели.
Такси выпустило меня перед высоким глухим забором, увитым плющом. Несколько секунд я нерешительно мялась перед воротами, затем позвонила. Никто не открыл. Время поджимало. Повернувшись к камере домофона, я сильнее вдавила палец в кнопку звонка. Спустя вечность на пороге возникла Хельга, полноватая женщина, вот уже десять лет работавшая на нашу семью.
— Чем могу помочь? — Хельга смотрела на меня как на незнакомку и обращалась так, словно видела впервые.
— Привет. Хочу поговорить с родителями.
Я попыталась проскользнуть мимо домработницы во двор, но ее широкая коренастая фигура перекрыла мне дорогу.
— Куда вы? С какими родителями?
— Со своими, конечно. Что за вопросы?
Боже, что происходит? Почему Хельга так странно себя ведет?
Инстинктивно я глянула на экран мобильника, проверяя время, — скоро забирать Молли.
— Вы, верно, ошиблись, — Хельга продолжала удерживать позиции, загораживая проход.
Нервничая все больше, я попыталась ее оттолкнуть:
— Да хватит. Мне некогда. Что за цирк ты устроила?
— Если не прекратите ломиться, я вызову полицию.
Полицию? Да она сдурела!
Эта женщина была как скала — совершенно не сдвинуть с места. Неужели отец запретил пускать меня на порог?
— Пожалуйста, позови маму. Мне надо ее увидеть. Передай, что ее внучка очень больна.
— Девушка, вашей матери здесь нет.
— Нет? А где она?
— Откуда же мне знать. Сегодня к господам Бьернам гости не приходили. Может, вы перепутали дом?
Перепутала дом? Что она мелет?
В висках загрохотал пульс. Кажется, от нервов подскочило давление. Я словно попала в театр абсурда.
— Хельга, умоляю, мне надо увидеть маму.
— Девушка, вы ошиблись. Я не Хельга, — с непроницаемым лицом заявила женщина, которая в течение десяти лет готовила мне обеды и убирала мою комнату. — Я не знаю вашу маму.
— Не знаешь Рагну Бьерн? Ты же у нее работаешь!
— Госпожа Рагна уехала с дочерью за покупками.
— С какой дочерью?
Я почувствовала, что схожу с ума.
С какой, черт побери, дочерью? Я единственный ребенок в семье! Не могла же мама забеременеть и родить за тот год, что мы не виделись?
— С Агвид, — не-Хельга выставила вперед руку, не давая мне приблизиться к воротам.
Что…
Они меня дурят? Издеваются?
— Я — Агвид.
Лицо окатило жаром.
Женщина, утверждавшая, что мы незнакомы, покачала головой:
— Вы не Агвид. Малышке Агвид четыре года.
Какого…
Что за бред?
Они сговорились?
Отец приказал Хельге нести эту чушь? Пытался таким образом продемонстрировать, что я больше не часть его семьи? Или на фоне стресса у меня поехала крыша?
— А Магнус Бьерн дома? — шепнула я дрогнувшим голосом.
— Хозяин у себя в кабинете.
С глубоким вздохом я задрала голову, посмотрела через забор на темные окна второго этажа, в которых отражались солнечные лучи, и закричала во всю силу легких:
— Мама! Папа! Я здесь! Пожалуйста! Нам надо поговорить!
— Да вы с ума сошли! — Домработница замахала на меня руками. — Немедленно прекратите шуметь. Все, я вызываю полицию.
Вид у Хельги был решительный, такой, словно она и впрямь собиралась вызвать копов. Но ведь если легавые приедут, выяснится правда: я действительно Агвид Бьерн и большую часть жизни провела в этом доме.
Позади нарастал монотонный гул двигателя. По асфальту зашуршала резина колес. К дому напротив подъехал черный внедорожник.
— Господин Петтер! Господин Петтер! — Я бросилась к соседу, вылезавшему из машины. — Скажите этой женщине, — я замахала рукой в сторону Хельги, — что я Агвид. Агвид Бьерн.
Бородатый мужчина, которого наша семья регулярно приглашала на воскресные ужины, посмотрел на меня как на сумасшедшую.
— Девушка, я впервые вас вижу, — заблокировав джип, сосед исчез за калиткой в невысоком заборе из красного кирпича.
Оглушенная, я стояла посреди улицы и не знала, что делать. В конце концов дрожащей рукой я полезла в сумку за мобильным телефоном, чтобы вызвать такси.
* * *
Обследование закончилось раньше, чем я вернулась в клинику. Пришлось выслушивать нотации от врачей. Сначала они сообщили, что никаких отклонений у ребенка не обнаружили и не понимают причин ее постоянных судорог, затем отчитали меня за опоздание.
Упреки я пропустила мимо ушей. В голове заевшей пластинкой крутились слова Хельги: «Вы не Агвид. Малышке Агвид четыре года».
Отец мстит мне за свои неоправданные ожидания?
Но почему господин Петтер меня не узнал? Или притворился, что не узнал?
Вопросы, вопросы, вопросы…
Молли что-то вкололи, и она заснула. Пользуясь тишиной, я позвонила старой школьной приятельнице, просто чтобы убедиться: я в своем уме. Эстер не взяла трубку. Тогда я оставила ей сообщение в социальных сетях и растянулась на диване рядом с детской кроваткой. Спать хотелось ужасно, но стоило закрыть глаза — и оглушительный рев дочери, вызванный новым приступом, поднял меня на ноги.
