— А как ты уговорила магистра Нариса взять тебя с собой?
Лотта хихикнула, потом сделала серьезные глаза.
— Ты не поверишь, — сказала она, поправляя прядку волос, что выбивалась из узла на затылке.
— Что?
Сознаюсь, я сразу же заподозрила худшее, вспомнив разом все шалости подруги. Да одна ее выходка с капитаном судна, на котором мы плыли, чего стоила!
— Я пообещала ему… хорошо себя вести!
Я рассмеялась.
— Неужели купился?
— Ты меня недооцениваешь, — хмыкнула Лотта, открывая дверь. — Я могу быть весьма убедительна. Профессора Ори радует мое ораторское искусство.
О, да! Если подруга начнет говорить, остановить ее сложно. По — моему, профессор Ори Лотту просто боится, поэтому оценки у нее всегда высокие.
— К тому же, — кокетливо заметила она, — ректор Нарис забыл уточнять, как долго я собралась вести себя хорошо.
В общем, ждем новой каверзы! Интересно даже, сколько Лотта продержится?
Мы спустились в столовую, поеживаясь от грома за окнами и радуясь, что нам не нужно идти на плац после завтрака. У нас должны быть занятия в аудиториях. История, военное дело, способы борьбы с нечистью, распознавание ядов и ловушек и лишь после обеда — очередная тренировка.
Студенты бросали на нас косые взгляды. Они уже знали, что я смогла спастись, и чувствую, горели желанием выяснить, как мне это удалось. От расспросов их сдерживал многообещающий взгляд ректора, сидевшего за преподавательским столом. Давненько он в столовой не появлялся, а сегодня, сдается, появился тут из‑за меня.
Я ела омлет с ветчиной и думала о том, что впереди безумно длинный день, наполненный любопытными взглядами, от которых на парах не спрячешься. А чего я хотела?
В аудиторию мы с Лоттой пришли последними. Остаток перерыва я потратила на сбор сумки, а подруга дописывала сочинение по одному из видов яда. Мы привычно уселись за парту, и практически сразу же прозвенел колокол. В аудиторию быстрой походкой вошел профессор Грэм, на ходу скидывая плащ и стряхивая капли с волос.
Я глянула в окно, прикрытое тяжелыми бархатными портьерами темно — синего цвета. Дождь лил стеной, но его было почти не слышно. Значит, боевые маги обновили защиту Военно — морской Академии, а она, как известно, приглушает звуки.
— Открываем тетради и записываем сегодняшнюю тему: «Реформы образования во время правления Артура Великого».
Я отвлеклась от разглядывания мокрых окон с темным небом и быстро записала необходимое. Профессор Грэм начал диктовать лекцию, объясняя термины и понятия, но сосредоточиться у меня не получалось. Внутри росло жуткое чувство тревоги, которое с каждой минутой становилось все сильнее и сильнее. Мне захотелось вскочить, бежать сквозь ледяной дождь… Куда? К кому? Нет ответа.
Я сжала кулаки, прикусила губу, чувствуя, как перед глазами все плывет. Что происходит?
— Тебе нехорошо? — прошептала Лотта, отрываясь от записывания лекции и с беспокойством смотря на меня.
— Все нормально, не волнуйся.
Головокружение прошло, но виски ломило от боли.
— Трин…
— Я просто переволновалась там, на Заброшенном Острове, и немного устала.
Лотта нашла мою ладонь, сжала и уткнулась в тетрадь. Я же всмотрелась в бушующую за окном бурю и почему‑то представила себе Ала. Ему наверняка такая погода пришлась бы по душе.
Алэрин.
Злость взялась из ниоткуда. Наполнила изнутри, жгла каленым железом так, что я почти не мог дышать. Беспричинная, непонятная и поэтому сжимающая сердце в тиски страха. Я боролся с этим как мог, но злость напополам со страхом вырывалась наружу и не исчезала даже тогда, когда нес девчонку через лес, а потом и через море — к берегу, где должен ее оставить.
Я получил передышку лишь на мгновение — когда, словно безумный, пил дыхание Трин, жадно касаясь губ. Пил — и не мог остановиться. Тело при этом ломило, чуть ли не скручивало судорогой, жгло огнем. Что со мной происходит? Не понять. Заболел? Попал под проклятие?
Я выпустил девчонку, заставляя волну нести ее к берегу. Там ждали. У Трин все будет хорошо. Хоть одна да спаслась. Ради этого стоило ждать. Но почему же мне так плохо? И почему до отчаяния хочется отправиться в Кардос и что‑нибудь сотворить… С городом, людьми, этим проклятым миром!
Я глубоко вдохнул и нырнул, поплыл под ледяной водой, надеясь, что злость утихнет, перестанет копошиться ежом в горле. Сила рвалась наружу, требуя действовать, и я не стал ее сдерживать. Выпустил, вдыхая запахи бури — свежего воздуха и соли. Волна вытолкнула меня на поверхность, подняла на гребне, швырнула. Я попробовал нырнуть, но небо слилось с водой, и море понесло меня непонятно куда. Сейчас я сам себе напоминал безмозглого моряка, который по глупости борется с бурей.
Спину обожгло болью, будто кто‑то полоснул ножом по позвоночнику. Я, задыхаясь, ушел под воду, ничего перед собой не видя, кроме темноты. Каким‑то чудом вынырнул, пытаясь удержаться на волне. Призвал магию и…
Да быть такого не может! Куда делась моя сила? Стихия не исчезает просто так! Я прикрыл глаза, прислушался к ощущениям и с облегчением вздохнул. Нет, магия никуда не делась, но почему‑то сейчас не действовала. Немыслимо.
Боль вернулась, скручивая мышцы до темноты в глазах и желания кричать, как безумный. Позвоночник жгло, словно кто‑то всадил нож и с особой жестокостью медленно тащил лезвие вниз. Я глотнул соленой воды и провалился в беспамятство.
Тринлейн.
Утро выдалось холодное и промозглое. Я выглянула в окно и не разглядела ничего, кроме тумана. Он окутал Военно — морскую Академию, все еще спящий город и, казалось, проник даже за стены Волчка. Я поморщилась, выползая из‑под одеяла.
Лотта, вернувшаяся несколько минут назад с ночного патруля, зевала. Пока она собирала вещи, я приняла душ и переоделась. Подруга последовала моему примеру.
— Ганс приходил, — неожиданно сказала она, когда мы доставали мечи и прикрепляли к поясу.
Я посмотрела на внешне спокойную Лотту.
— И?
— Прощения просил, твердил, что любит и не может без меня жить, — фыркнула подруга.
— А ты?
— Послала… морем.
Лотта скрутила косу в узел на макушке, посмотрела на меня.
— Думаешь, зря?
— Нет, — тихо ответила я. — Он не стоил тебя, Лотта. Когда любишь — не отпустишь умирать. Лучше сам…
— Знаю, Трин.
Она крепко меня обняла, выпустила и вздохнула.
— Я думала, любовь — это самое светлое чувство на свете. Она заставляет биться даже холодное сердце. А оказывается…
