Нога споткнулась обо что-то, верно, камешек. Имрир наклонился и зачем-то стал шарить в темноте. Обхватил ладонью обросший землей странный предмет. И понял, насколько устал и отчаялся, как ему страшно и хочется есть. Ненависть ушла, он был всего лишь напуганный, готовый расплакаться мальчишка. Он вертел это что-то в ладони, а потом сунул под куртку и устало потащился дальше.
"Мама, мамочка… Милосердная. Я очень устал. Я посплю вот тут. Я недолго… посплю…"
Жена вытянула шпильку из прически, и волосы упали хмельной волной. Больше всего на свете я люблю, когда она расчесывает волосы, созерцать этот искрящийся лохматый водопад, запускать в него пальцы, ощущая упругость и прохладу… как давно прошло время того короткого белого дождичка — чтобы удобнее носить было шлем… Хель, голубка моя, пушистый одуванчик…
Матэ появился неожиданно, рыжий, встрепанный и голодный. Служанки кинулись накрывать на стол.
Брови Хели удивленно приподнялись:
— Ты вернулся?
— Давно уже, — пробурчал Матэ с набитым ртом. — Только к тебе меня не допускали.
"И не допускали бы дальше", подумал я то ли ревнуя, то ли уже предчувствуя, что он скажет еще. Вся эта история с Храмом как-то прошла мимо меня, и не хотелось докапываться, и расспрашивать Хель, да и Храма больше нет… Все заслонила и сожгла морна.
— А Имрир… где?
— Морной его прихватило, тогда еще, на дороге.
Рот Хели округлился испуганно.
— Да оклемался он, оклемался, — поспешил Матэ. — Только с головой у него с болезни неладно стало. Пырнул меня ножом и ушел.
Матэ взялся за бок и слегка покряхтел. Руки Хели упали, она стала так бледна, что я испугался за нее. Оба мы знали, что это не морна виной, что…
— Память к нему вернулась… Хатанская Милосердная! Мэй!
Это был голос на грани срыва, как перетянутая струна.
— Людей собери! Пусть его ищут! Кто хоть след сыщет — вдвое, втрое наградить! Матэ, где он от тебя ушел?
— В полудне от Хатана на Карианском тракте. Искали его там уже. Как в воду канул.
— Бери людей, сколько нужно, ищите еще!
Матэ выбежал.
Я взял ее холодные руки:
— Не в себе он после морны, слабенький. Далеко не уйдет. Пережидает где… Или сюда пошел. Так и мышь не проскочила бы…
— Сюда?! — Хель вскочила. — Вели седлать! И оружных!
Я заглянул в ее плывущие зрачки и понял: Замок-за-Рекой.
— Что за шум? — дама Истар Йонисская, жена Гэльда и невестка Матэ, стояла на пороге, отряхивая меховые рукава. — Али мои соглядатаи мышей не ловят? Чего я не знаю?
— Ох, Истар, — только и сказал я.
Рассказ продолжался до ночи. Истар все больше хмурилась и грызла костяшки пальцев.
— Конечно, о том, чтобы ей ехать, и речи быть не может.
— Что?! — вскинулась Хель.
— Не одна ты в Двуречье. Вестников за Кену пошлем. И сыск учиним. Через мелкую редь не просочится.
Я поддержал Истар, как мог, испепеляющий взгляд Хели остановился на мне, и Истар как бы невзначай убрала у нее из-под рук все тяжелое. Ох, горька участь встревающего в семейные свары.
— В конце концов, я поеду! — брякнул я.
Хель сощурилась:
— А Ландейл?
— Луну простоял без меня и еще простоит, помощники у меня толковые.
— Бургомистр… — фыркнула она.
Я пошел отдать приказания слугам. На рассвете я должен был выехать из Хатана.
— Кто здесь?!
Свет походен резанул глаза, и Имрир вяло заслонился рукой.
— Кто ты?! Что ты здесь делаешь?!
У него не было сил бежать. Он попытался нашарить рукоять ножа.
— Да знаю я его, — прозвучал сипловатый радостный голос. — Имрир он, мечник Хозяйки. Ты откуда здесь взялся?
— Да отлыньте! Он с голодухи едва живой!
Сильные руки подхватили, почти понесли наверх, к воздуху и свету.
— В казармах я его видел… паренек славный…
Имрир очнулся за столом над миской похлебки с ложкой в руках. На какое-то время стало тепло от заботы этих простых воинов, ледок на сердце подтаял. Но пришла мысль, что это могли бы быть его воины, и Имрир ожесточился.
— Ты из Хатана? Гонцом? Мы тут, как на краю света; почитай, и боги о нас забыли.
— Не гонцом… нет… Не помню я… морна в Хатане.
— Морна?!
Командир тяжело оперся о стол.
— Вот почему вести не доходят.
С подозрением посмотрел на Имрира:
— А ты не врешь часом, парень? Морны на Двуречье, почитай, лет триста не было!..
— Да не станет он врать! Он Хозяйку в Ландейле спасал.
Имрир поперхнулся. Его пребольно съездили по спине.
— Не налегай, не налегай вельми. Нельзя с голоду много есть попервой-то. Скрутит.
И как приговорили. Во внутренностях точно повернулся горячий рожон. Спас… кого?! Когда?! Ту, что предала родичей, отца, предала и убила. И он еще живет?
Согнувшись, схватившись за живот, Имрир бросился вон из караульни. Солдаты засмеялись вслед.
— Зря вы его в живых оставили.
Мэй провожал Истар узким коридором, и аромат ее духов накрыл с головой.
— Это жестоко.
Истар пожала плечами:
— Война всегда жестока.
— Война закончилась.
— Нет, — пока в живых остается хоть один из этой своры. Распоряжусь удвоить охрану у покоев Верховной.
Мэю сделалось больно. Именно сейчас он должен уезжать от жены. Когда она еще слаба от болезни, когда вот-вот может начаться новая война. Мало она настрадалась? Милосердная! Хотя бы в зрелости дай ей покой!
— Вы должны были убить его ради своей же безопасности. Чтобы он не сделался знаменем новому мятежу. Интересы государства…
— К лешему! — Мэй стоял посреди коридора и орал на высокородную, как на провинившуюся девчонку. — Разве ты не можешь понять, что есть вещи поважнее государства и личной безопасности?!
Истар слабо улыбнулась:
— Ты повторишь то же самое, когда ее убьют?
… убьют. И не нужны будут баллады и песни о любви и милосердии, легенда о Хатанской Карете, и неугасимость на площади семи свечей; не нужны будут ландейлские витражи; и скрипка, и сказки — все, чем жив и живет Мэй-музыкант…
— Ты права, Истар. Но если бы Хель поступила, как советуешь ты, я бы никогда ее не любил.
"Горький дым на руинах разрушенного Тинтажеля…
Что ж ты, Консул, не смог отстоять свою твердыню?
Не восславят тебя в веках менестрели
и да будет проклято твое имя!
Ты бежал, как трус, и заслужил забвенье."
Имрир медленно, как сквозь воду, шагнул вперед:
— Ты лжешь, пес!
Люди застыли. Время в господе сделалось вязким, как патока.
— Ты лжешь!! — он с кулаками кинулся на музыканта, тот вскинул динтар, защищая его от ударов, а Имрир целился в усталое, изрезанное ранними морщинами лицо.
