Слухов особых не ходило. Просто одним морозным утром мужики, что на базар торговать ехали, увидали на осине повешенного.
— На осине? — Письмо Блохина я помнила дословно. — Не на ясене или, положим, дубе?
Пацан кивнул.
— Осина приметная, в народе висельной прозванная, поганое дерево. И место препоганое, нечистое, там неподалеку развалины генеральской усадьбы Попова, крестьяне издавна эту усадьбу стороной обходят, потому что зло там обитает.
— Висельной?
— Говорят, на ней того генерала и нашли, которого усадьба. А после, когда мужики пришли себе кирпича в развалинах добыть, призрак на них как наскочит, да и поубивал всех, но это лет двадцать назад было.
— И что ж, этот генерал Попов тоже на себя руки наложил?
— Сначала усадьбу сжег, а теперь ходит по развалинам, перехожих подманивает да людскую кровь ньет.
— Перфектно. — Я холодно улыбнулась, подобных городских баек я за жизнь свою недолгую наслушалась преизрядно. — Осину мне покажешь?
Сытый и разморенный Мишка кивнул.
— Отчего не показать, покажу, только тебе с того показа толку не будет, полканы там ужо везде обрыскали.
— Стало быть, управлюсь быстро. Давай прямо сейчас? До вечерней поверки в город вернешься, выручку сдашь. — Я посмотрела на стену, где тикали золоченые часы. — Сколько до этой усадьбы?
— Пешедралом долго.
— Извозчика кликнем.
Я рассчиталась за обед, оставила щедро на чай и попросила передать комплименты повару.
— Чудная ты девка, Геля, — пробормотал Мишка Ржавый на улице, когда мы высматривали извозчичьи сани, — то штучка столичная, то фартовая своя в доску, а то чистый полкан.
— Если вдруг бригадные спросят, что за персону сегодня обихаживал, — велела я, — скажешь, в газете барышня служит, пожелала заметку про страшные колдунские места писать.
Эту легенду я сочинила только что, и она мне нравилась. В нее укладывались расспросы о покойном Блохине, обыск его квартиры и посещение «висельного места».
Пацан легендой тоже удовлетворился, ну или сделал вид. И вскоре мы уже кутались в меховую доху нанятых саней. Возницу звали Кузьма, и именно он вчера устраивал себе батальное представление на городском вокзале. Был он бородат, еще нестар, смешлив, разговорчив и любопытен.
— Газетчица это столичная, — представил меня Мишка, — про горелую усадьбу Попова пишет. Не трусись-то, труся, засветло обернемся.
Извозчик заломил цену, я уменьшила ее втрое, напирая на скудный газетный бюджет, и предложила спутнику все-таки поискать знакомого моего ваньку Антипа, который накануне показался мне менее жадным. Кузьма сообщил нам, что Антип — зло во плоти и пьяница, и вообще пришлый, он-де проклятые эти развалины днем с огнем не найдет и завезет меня к черту на кулички. Сошлись на половине и с богом поехали.
Достав из футляра очки с чародейскими стеклами, я изучила обоих моих спутников и лошадку. Рун на них не было, скрытые артефакты из-под одежды и сбруи не мерцали. Магическим был только фонарик, болтающийся на дуге над лошадиной головой. Опасности быть заколдованной и ограбленной за пределами города можно было не ждать. Револьвер добавил бы мне уверенности, но таскать его в муфте было не особо удобно, поэтому я оставила его в своей горенке на Архиерейской. К слову, об удобстве: небольшая дамская кобура на манер той, что я примеряла в квартире Блохина, изрядно облегчила бы мою работу.
По дороге меня развлекали страшными древними историями, меж которых я успевала вставлять вопросы про покойного пристава. Кузьма Степана Фомича уважал, впрочем, как почти все горожане. Самоубийство он допускал, потому как место для прощания с жизнью покойник выбрал не абы какое, а со смыслом.
— Сглазили мужика, в петлю толкнули, — вещал извозчик, — потому как все зло в мире от баб и от ведьм, которые тоже бабы.
— В Крыжовене ведьм много? — недоверчиво хмыкнула я.
— А то!
Он принялся рассказывать про свою соседку злоглазую, про прочих завистниц да проказниц.
Про ведьм я знала гораздо больше Кузьмы. В нашем отечестве магические способности меж полами распределены неравномерно. Чародеи почти исключительно мужчины, их призывают к служению стихии либо одаривают магические источники, женщины же вынуждены довольствоваться крохами. Видимо, для поддержания вселенской справедливости, слабому полу подвластно ведовство. Каждый ковен это что-то вроде дамского кружка, служит одной из древних богинь. Что они могут? В сравнении с чародеями ничтожно мало. Ведьмы могут забирать. Недавно я познакомилась с великой берендийской ведьмой Нееловой, так она умудрилась версты скрасть, притащив с холодного острова в Мокошь-град двух чародеев нам на подмогу. Толкнуть на самоубийство? Влезть в голову чародея Блохина и мысли ему запутать? Для этого местной ведунье пришлось бы спать с объектом воздействия на одной подушке, да не один раз. И она должна быть очень, просто исключительно сильна.
Извозчик же бубнит про всякие глупости, навроде скисшего молока и сглазливого слова.
— Зара еще эта… — Кузьма сплюнул с облучка. — Скрутит куколку из соломы да иголками тыкать принимается, а мужик, чьим именем она эту гомункулу покрестила, день за днем чахнет.
— Провидица Зара? Губешкина которая?
— Первейшая ведьма, — подтвердил извозчик, — магичка черная.
Это было уже нелепо. Заговоры, которые мне только что описали, во-первых, были запрещены под страхом смерти, а во-вторых, отслеживались представителями церкви. Потому что дело это богопротивное и требующее, ко всему, сакральных ингредиентов, навроде настоящей крестильной купели и освященного елея.
— Экая у тебя в голове каша, мил-человек, — сокрушенно сказала я. — Но не мне тебя уму-разуму учить, на исповеди батюшке подозрения свои сообщи, он объяснит подробно, что ближнего любить и уважать надобно, независимо от того, мужик он либо баба.
Вот кто меня за язык тянул? Еще бы про суфражизм лекцию устроила. Кузьма обиделся и замолчал.
— Зря ты, Геля, — пробормотал Мишка, — есть такое колдунство, я точно знаю.
— Сам видел?
— Своими глазами! Позатем летом дело было. Туз один, Валет звали, не важно, он помер уже, девчонку одну нашу снасильничал, Лизку. — Пацан перекрестился. — Она тоже уже… того. Так вот…
Рябые зеленовато-карие глаза Мишки округлились и повлажнели.
— Лизка гордая была, неласковая. Девкам-то нашим приютским одна дорога — в веселый дом либо под фонарем стоять, а она не хотела, щипала с пацанами помаленьку, денежку копила да побег готовила. А тут Валет этот ее заприметил, ну кот.
— Сутенер, — кивнула я, «котами» на воровском жаргоне назывались субъекты, опекающие проституток.
— Сказал, сам сначала ее попробует, прежде чем клиентам предлагать. Ну и попробовал, да щедро с товарищами поделился. Забрали Лизку на всю ночь, она брыкалась, конечно, на помощь звала. Да только подручные Валета быстро ее скрутили, меня пришибли до полусмерти, а больше никто им дороги не заступил.
— Сколько лет было девочке? — сглотнула я горькую слюну.
— Четырнадцать, — ответил Мишка неуверенно, — может, и меньше. Наутро она вернулась избитая вся, изодранная, а глаза мертвые. Директрисе сказала, под кота работать уходит, да только надо обождать, пока заживет немного, а пока будет щипать, чтоб барыня в убытке не осталась. Начальница позволила. А Лизка кубышку свою с денежками откопала, да меня с собою позвала. Я думал, в побег за компанию, но пошли мы к одной колдунье, что черными заговорами промышляет. Зовут ее еще престранно — мадам Фараония. Эта мадам в богатом доме на Гильдейской живет и там же клиентов принимает. Меня за порог не пустили, я на улице ждал. И дала та Фараония Лизавете шесть глиняных куколок, у каждой на лбу буковками кличка стояла — Валет и пятеро его подручных, которые с Лизкой ночью ужасы творили. В глину колдунья намешала всякого, что от надругательства в девчонке осталось, и сказала, что ей самой выбирать, как злодеев наказывать.
Во рту появился вкус соли, я прокусила губу до крови, Мишка же монотонно продолжал:
