— Я Велеслава, — представилась вдруг одна из девушек. – Можно просто Велька.
— А я Дарена. Мы будем вашими помощницами теперь, князь так велел.
Листян кивнула. Это было ей знакомо, даже ожидаемо: у жены Вольского явно должна быть прислуга, хотя она прекрасно обошлась бы и без нее. Но это – статус, конечно.
Горница ей понравилась: и кровать высокая деревянная, и сундуки резные вдоль стен, и шелк голубой, а ванна – особенно. А уж когда несколько молодых парней наполнили ее водой, да еще и горячей – степнячка и думать позабыла о неприятном происшествии на площади.
Велька и Дарена в четыре руки споро раздели юную княгиню, засунули ее в ванну, намылили чем-то весьма приятно пахнущим, потом окатили из ведра, вытерли мягким полотнищем и облачили в длинную белоснежную сорочку.
— Красавица, – с одобрением сказала Велька (а может, и Дарена, Листян пока их совершенно не различала, все моры казались ей на одно лицо). — Талия тонкая, грудь высокая, косы толстые. Князю люба будешь.
Степнячка польщенно улыбнулась.
— Вы полежите, княгинюшка, пока. Мы наряд принесем – и на обед отведем вас.
Листян покорно улеглась на пахнущую травами и цветами постель. Было зябко, она забралась под одеяло. И, конечно, тотчас же уснула, согревшись.
11. Княгиня
Пробуждение было… не сказать, что неприятным, но уж точно – восторга у Листян не вызвало. Глаза открыла – и натолкнулась взглядом на рыжую бороду. В постели она была не одна. Пискнула слабо, на себя одеяло натягивая выше, до самого носа.
— Проснулась, – с довольным видом кивнув Матвей Всеславович. – Вот и замечательно. Женой делать сомлевшую девицу — радости мало.
Листян сжалась в комочек. Конечно, она догадывалась, что это произойдет, но ведь князь совсем чужой ей человек и даже нисколько не нравится внешне. Вряд ли ей понравится. Да она дышать в его присутствии боится! Это ведь не Наран, которого она с детства знает!
Невольно скользнула взглядом по рыхлой белой груди, поросшей рыжеватыми волосами, по складкам на боках – слов не найти, до чего ей стало противно. И снова невольно вспомнился Наран, его гладкое юное тело, которое она не любила ни капли, но прикасаться к упругим бокам и крепким плечам ей понравилось. Зажмурилась, тихо выдыхая, и шепнула:
— Я готова.
Чем быстрее это произойдет, тем лучше.
А что было дальше, она старалась никогда больше не вспоминать. Мерзко, противно, больно. Не так больно, как тогда, в первый раз. Но тоже – до слез.
Матвей даже не стал ее раздевать, просто задрал подол сорочки до пояса и раздвинул безвольные девичьи колени. К счастью, закончилось все быстро, князь пыхтел, наверное, не больше четверти часа, а потом просто поднялся, кинул небрежно: “Теперь спи, утром девки придут, помогут одеться”, и ушел.
Разрыдаться степнячка себе позволила уже тогда, когда его шаги совсем затихли.
Чувствовала она себя оскверненной, испачканной. И поняла вдруг: все. Жизнь больше не будет беззаботной и веселой. Вот она и стала взрослой.
Не тогда, в шатре Нарана, Листян сделалась женщиной, нет. Именно сейчас. Там, несмотря на боль, была игра. Не страшная, не обидная, ее не унизившая. А настоящее – оно вот такое.
Поднялась с постели, поскуливая, прошлепала босыми ногами по полу, обжигавшему холодом даже сквозь толстый ковер, к ванне. Помнила, что на столике рядом с ней стоял металлический кумган (*кувшин с узким горлышком для омовения) и лежали тряпицы. Обмылась, постояла, прижавшись лбом и грудью к теплой мозаичной стене. Отчего-то хотелось попросить прощения – у кого, она не понимала. Не то у брата, не то даже и у Нарана. Если у него когда-то и были шансы, то кончились. Все. Теперь Листян – жена другого.
Утерла слезы и забралась обратно в постель, не обращая внимания на забурчавший живот. И уснула снова, хотя была уверена, что до утра глаз не сомкнет.
***
— Это халат, – строго говорила Листян своим служанкам. – В Кохе это называется халат.
— Это кафтан, – смеялись девушки. — Теплый. Бархатный. Мы самый короткий нашли. Ростом наша княгинюшка не вышла.
Кафтан-халат был роскошного коричнегого цвета, расшитый золотой нитью и подбитый коротким мягким мехом. Рукав до локтя, под низ платье с узким рукавом из шерсти, колючее такое. Тоже — роскошное. Волосы девушки заплели в тугую косу и убрали под платок: замужней женщине не пристало их показывать.
На ноги — вязаные чулки и войлочные сапожки на кожаной подошве, мягкие и тёплые.
Притащили девушки и сундучок, из которого достали длинную жемчужную нить. Обмотали ее в три ряда вокруг княжеской шеи, спустили на грудь. Богато вышло. В уши вдели тяжелые серьги с каменьями.
— А чьи это украшения?
— Княгини покойной, — немного смутились девы. — Матвей Всеславович велел вам передать.
Листян кивнула. Ничего неприличного или обидного она в этом не усматривала. Совершенно закономерно то, что наряды покойной княгини и ее горница как бы по наследству переходят молодой жене. Первой уже точно не пригодится. У кохтэ не было почти чего-то своего, личного. Все принадлежало семье, роду. Разве что подарки, которые дарили мужчины, женщина вправе была считать своими. Так что Листян вошла в семью князя Вольского и теперь может пользоваться имуществом рода.
— Велислава, Дарёна, я ведь тут ничего и никого не знаю, — смущенно улыбнулась она девушкам своим, пристально наблюдая за ними из-под ресниц. — Дикарка, право слово! Вы уж помогите мне не наделать глупостей!
Лукавила, конечно. Совсем она себя дикой не считала, и язык моров знала отлично. Элия, отцовская наложница, выучила ее когда-то. Они очень дружили.
Одинаковые девушки переглянулись.
— Ничего не бойтесь и не перед кем головы не склоняйте. Вы тут — княгиня, выше вас только сам Матвей Всеславович. А остальное… научитесь. Ходите ровно, первая с мужчинами не заговаривайте, если будут вопросы странные задавать — отвечайте какую-нибудь глупость. И, главное, князю не перечьте, он этого не любит. Громко не смейтесь, в разговор не встревайте, рано вам. Если большухи будут обижать — сразу князю говорите или нам, сами с ними не спорьте даже, сожрут.
— Кто такие большухи?
— Вдовы почтенные, которые дела мужей своих покойных ведут. Умные они и часто громкие очень. На завтрак их не зовут, на обеде только свои. А вот на ужине могут и дела решаться, и жалобы выслушиваться. Ну да от вас никто пока каверз не ждёт. Вас ведь даже у лисицы ещё не ставили.
Снова кругом пошла голова, большухи, лисицы, жалобы… Надо будет во всем этом разбираться, да некогда. Девицы ее уже под руки подхватывают и тянут вниз по лестнице. Вталкивают в какую-то дверь и исчезают.
Замерла на пороге, оглядываясь. Большой каменный зал со сводчатым расписным потолком. Почти шатёр, только огромный. Посередине — длинный стол, во главе которого сидит уже Матвей Вольский. Посвежевший, с подстриженной бородой и завязанными сзади волосами.
На столе — золотые блюда, кубки, кувшины. Ложки серебряные.
— Как спала, княгинюшка? — рокочет он. — Вижу, глазки сияют, щечки румяны. Садись завтракать, а то вчера с дороги утомилась, все на свете проспала!
И ни слова про ночной визит. Наверное, это и к лучшему. Хотя кохтэ совсем не стыдятся и не скрываются от этой части жизни.
На столе все выглядело очень красиво и желанно. Впрочем, дали бы Листян сейчас недоваренный кусок мяса без соли, она и тому была бы рада. Но тут в миске была коричневая каша с маслом, хлеб — ещё теплый, пышный, мягкий, так не похожий на степные лепешки. И молоко в кувшине было на вкус совсем другое.
— А это что? — она с подозрением глядела на что-то круглое и желтое.
— Сыр.
— О! У нас совсем не такой.
— Конечно. У кохтэ соленый, я знаю. Это все потому, что хранить вам негде. У нас погреб в тереме и ледник там. Увидишь, тебе покажут. Вкусно?
— Очень!
Вольский не мог не улыбнуться, глядя на восторженное лицо девочки. Она казалась ему совсем ребёнком сейчас, впервые пробовавшим «взрослую» еду. С наслаждением отламывала куски хлеба, жевала сыр, умяла всю кашу. Несмотря на то, что она — ханская дочь, кохтэ богато не жили никогда. Не привыкла девочка к такой роскоши.
