Не то, чтобы она что-то из этих Советов помнила, но твёрдо усвоила нехитрую истину: сильный побеждает, а слабого съедят. Ей нужно быть сильной, очень сильной. Здесь чужая земля и чужой народ. Но мужчины везде одинаковые, а это значит — ей придётся играть по их правилам. Она — кохтэ. Дочь хана. Сестра хана. Внучка великого воина. Или победит, или навек будет заперта в тереме, как степная горлица — в клетке.
Матвей Всеславович уехал, оставив ее одну. Сначала Листян радовалась: не будет того самого, душного и постыдного, а потом оказалось, что муж оказал ей медвежью услугу, как метко выразилась Велька.
Никто Листян тут всерьез не воспринял. Даже слуги ее совершенно не слушались. Утром она спросила у пробегающего мальчишки про завтрак, но тот, глядя на нее наглыми водянистыми глазами, фыркнул:
— Матвей Всеславович завтракать изволит на рассвете, тогда и подают. А обед в пятом часу будет.
Пятый час? Что это такое?
У кохтэ были утро (рассвет), день (полдень), вечер да ночь. И этого было достаточно. Пришлось снова идти к девкам. Оказалось, что их тут все так и называли, и слово было вовсе не ругательное.
Девки посмотрели на Листян с жалостью и снисходительно объяснили, что в Лисгороде все делают по времени, как положено. А уж в княжеском доме и подавно каждому делу свой час назначен. В доме есть специальное приспособление – “водяные часы” называется, к ним приставлен специальный человек, который время объявляет. Считают от рассвета: если говорят “пять часов” — значит, пять раз склянки перевернулись. И каждый час человек этот отбивает в тарелку: сколько ударов раздается, столько и часов теперь.
Листян сочла, что это глупость несусветная. Кому эти часы нужны? К тому же грохот на весь дом, а она-то, глупая, думала, что это что-то падает из рук неловких слуг. А еще – даже такая дурочка, как она, прекрасно понимает, что солнце каждый день встает в разное время, так что смысла в этом их “пятом часу” нет никакого. Но на часы все равно сходила посмотреть: забавная вещица и очень красивая. Два больших стеклянных сосуда вмурованы в золотой куб, из верхнего вода по каплям перетекает в нижний. Когда вся вытечет – стало быть, и час прошел. И тогда мальчишка, что при них, бьет колотушкой в мелкую тарелку и переворачивает сосуды. Игрушки для мальчиков, вот что такое эти ваши часы.
Когда пробило пять ударов, Листян спустилась в столовую, но, конечно, никого там не обнаружила.
— Обед где? – снова пришлось ловить раба.
— Матвей Всеславович распоряжения не оставлял. Обед в столовой накрывают только тогда, когда он дома изволит пребывать.
— Я – жена его!
— Распоряжений не было, – ухмыльнулся дерзко мальчишка.
Листян внимательно его оглядела, запоминая: уши торчащие, веснушки, светлые вихры, голубые глаза. Ростом с нее, худенький, в серой длинной рубахе, штанах и валенках огромных. Она потом непременно прикажет всыпать парню плетей – за хамство. Когда добьется того, чтобы ее слушались тут.
Где кухня, она себе представляла. На нижнем, утопленном в землю этаже. Идти и требовать, чтобы ее покормили? А ну как там ей тоже скажут – распоряжений не было? Унизительно и обидно.
Придумала!
Решительно поднялась наверх, намереваясь девок на кухню заслать – они всяко сумеют еды добыть хоть какой-то, они здесь все знают. Но по дороге вспомнила: они ведь на базарный день отпросились, ленточек всяких купить, да ниток для вышивания, да теплую шаль: когда Вольского в палатах не было, топили скудно. Как будто дров жалели! Как будто лесов вокруг не было! Даже в шатрах кохтэ было теплее, чем в каменном доме. И если снизу еще было можно расхаживать в одном только кафтане, то деревянный “женский” терем был продуваем всеми ветрами. Стена каменная была чуть теплой, в окна сквозило, по полу гулял холод. Не спасали ни чулки шерстяные, ни войлочные боты. Листян, голодная, злая и бесконечно одинокая, разделась и забралась под пуховое одеяло.
Ждала, пока стемнеет, пока слуги не расползутся по своим постелям. Но Лисгород – это не Кох, тут темнеет поздно. В Кохе ночь опускалась стремительно, как покрывалом степь накрывая. Тут сумерки наползали медленно, вкрадчиво, никуда не торопясь.
Дом ее новый казался степнячке живым: он скрипел, вздыхал и постанывал. То взрывался звонкими голосами, то затихал, то звенел медью – шесть раз, восемь, двенадцать. Листян упрямо ждала.
И когда, наконец, дом заснул, когда стемнело по-настоящему, без обмана, она крадучись, словно тать, пробежала по холодному коридору, потом по лестнице – в самый низ, в кухню. При свете луны, бесцеремонно заглядывающей в окна, все выглядело словно нарисованным: и большая печь, и столы, и ножи на стенах, и горшки на полках. Людей тут не было, а на столе, на закрытом чистой тканью блюде, лежало несколько кусков пирога. На окне нашелся кувшин молока. Ничуть не сомневаясь в своем праве, степнячка достала с полки деревянную чашку, налила себе молока и ухватила кусок с блюда.
Пирог был ужасно вкусным. Голодная Листян вцепилась в него зубами и едва не замурлыкала от удовольствия. Сладкий, рассыпчатый, с хрустящей корочкой, а уж с чашкой молока — просто наслаждение. Она стояла в темной кухне одна, простоволосая, в сорочке, кусала пирог и плакала. За что ей это все? Чужая страна, постылый муж, холод — и не только за окном. Холодный пол ощущался даже через войлочные чуни. Холодные стены. Холодный муж, словно весь сотканный изо льда. И страшный холод внутри.
Она уже догадывалась, что пути назад нет, что сбежать, конечно, всегда можно, но это недостойно и стыдно. Сама такой путь выбрала, никто не неволил. И холод… снова поглядела на остывший пирог и зло вытерла слёзы. Иногда холодное вкуснее. Надо просто это принять.
13. Распоряжений не было
— Распоряжений не было, — звучало, когда Листян попыталась выйти из палат хотя бы на площадь.
— Распоряжений не было, — был ответ на ее вопрос о новой одежде.
— Распоряжений не было, — так ей ответили на просьбу увидеться с Ольгом, который тоже жил тут, в доме Вольского.
Не то, чтобы ей так нужен был этот мальчишка-мор, но, возможно, у него было тут влияние?
Злая, как шакал, Листян шипела и фыркала. Металась по горнице своей, как по клетке, проклиная всех на свете: и брата своего, и жену его Дженну, и Нарана заодно. Вольскому тоже досталось немало добрых слов. Жена? Княгиня? Как бы не так! Пленница, наложница, хуже самой последней рабыни!
Устав от привычного уже “распоряжений не было”, спустилась на кухню и рявкнула на слуг:
— Княгиня изволит трапезничать в своей горнице. Три раза. Каждый день. Прошу доставлять туда еду.
— Распоря… — попыталась было заикнуться повариха, но, наткнувшись на пылающий ненависть. взгляд юной степнячки, благоразумно замолкла.
— Распоряжение морить княгиню голодом было? Нет? Князю нажалуюсь, когда он вернется, что жену его не кормили совершенно!
— Но…
— Что есть из еды?
— Суп есть… уха. И овощи тушеные.
— Мясо?
— Пока князя нет…
— Хочу мяса. Жареного. С овощами и хлебом.
— Но распоряжений не было…
— Немедленно! Иначе… Как думаешь, кого князь быстрее слушать станет, жену молодую или прислугу? Не знаешь? И я не знаю. Только помни: брат мой — Великий Хан, и ссориться с ним Лисгороду не с руки. Придет за обиды мои спрашивать, я все припомню, так и знай.
Угрожать братом или мужем было даже унизительнее, чем воровать еду ночью, но Листян была в настоящей уже ярости. Постоянно голодная, замерзающая по ночам до зубовного скрежета, она больше терпеть не могла.
— Какое мясо желает княгинюшка? Телятины купить или птицу забить?
— Птицы достаточно. И кашу утром подавайте.
— Княже яйца взбитые любил…
— Яйца тоже годятся. И еще: вечером теплого молока приносите.
Довольная своей первой победой, маленькая (по сравнению с высокими и крупными морами девушка выглядела едва ли не ребенком) княгиня вышла из кухни, улыбаясь во весь рост. Да уже на лестнице остановилась и даже сделала несколько шагов вниз, услышав громкую перепалку на крыльце.
