– Пап, ты меня слышишь? – вернул его к действительности голос в трубке.
– Слышу, Марусь, отвлекся просто… Минут через двадцать буду, если в пробку не попаду.
В трубке послышалось отдаленное «ура!» – это Митька заверещал и радостно затопал.
– Рауль Моисеевич! Хорошо, что вы еще не ушли! – в комнату отдыха заглянула гладко причесанная голова Арины Самойловны, дежурной сестры. – Вы ж в журнале не расписались! А сегодня заведующий проверять будет…
Худенькая фигурка в белоснежном халате проскользнула в комнату. Арина Самойловна разложила перед ним журнал, открытый на нужной странице, и показала галочки в тех графах, в которых нужно было оставить подпись. Рауль Моисеевич послушно изобразил в нужных местах свою закорючку.
Взгляд невольно зацепился за строки внизу листка: «15 часов 35 минут. Вызов на улицу Калинина, 12, квартира 15, женщина 25.10.1975 года рождения, Мирослава Олеговна Мирошкина, причина вызова – жалобы на боли в области сердца, высокая температура, потеря сознания, вызывала дочь». Перед глазами всплыли бледное лицо молодой женщины, худые руки, безвольно лежащие поверх одеяла. И испуганные глаза дочери. Девочке на вид лет тринадцать. Худенькая такая, жалкая. В сердце неприятно зашевелилось беспокойство. Надо позвонить, узнать, как себя чувствует женщина с таким необычным именем – Мирослава. Он мельком взглянул на часы: стрелки замерли на отметке 8 часов 31 минута. Рановато, конечно, но зато, если женщине стало хуже, можно заехать, посмотреть еще раз…
Он достал сотовый, набрал номер.
Длинные гудки в трубке. По домашнему никто не отвечал. Пожилому врачу это показалось странным…
Рауль Моисеевич поставил последнюю подпись, дождался, когда за Ариной Самойловной закрылась дверь, и набрал еще раз. Снова длинные гудки.
Врач решил, что спят. Возможно, девочка с испуганными серыми глазами отключила звук на телефоне, чтобы не разбудил маму.
«Перезвоню позже», – подумал Рауль Моисеевич и решительно встал: надо уже ехать домой, внук ждет!
Он быстро оделся и вышел из душной комнатки.
На всякий случай он набрал номер Михалыча – тот уже уехал на вызов.
– Михалыч, здорово еще раз! Да, как видишь, никак не уеду… – Он послушал, улыбаясь, дежурную тираду старинного товарища о вреде чрезмерной работы. – Я тебя прошу, будешь мимо Калинина, 12 проезжать, пометь себе заглянуть в пятнадцатую квартиру. В пятнадцатую, говорю… Там, видишь, у женщины температура высокая, за ней присматривает дочь-подросток… Я им звонил сейчас, трубку не взяли. Ну, надо бы посмотреть, как там они. Сердце как-то не на месте. – Он толкнул дверь и вышел на улицу, вдохнул легкий, как перышко, морозный воздух. – Если что, может, в больницу мамашу-то забрать… Заедешь? Ну, отлично! Бывай!
И уже через несколько минут все его мысли были заняты только дочерью и внуком. Предвкушение встречи всецело завладело им: еще полчаса, и он уткнется в мягкую и шелковистую, пахнущую молоком и детством Митькину щеку, пожмет его маленькую и такую крепкую ладошку, попьет ароматный чай и – черт с ним, со сном – пойдет собирать железную дорогу. Маруся пусть сама идет в свои магазины или куда там ей надо. А потом они с Митькой вместе завалятся спать: он, уставший после ночного дежурства, и внук, переполненный восторгом от большой железной дороги и гудящих паровозов.
Ближе к вечеру, уже собираясь к себе домой, Рауль Моисеевич вспомнил о женщине с Калинина, 12. Отчего-то перед глазами опять встала жалкая, как промокший котенок, потерянная девочка… Он позвонил Михалычу.
– Алло, здорово, Михалыч, как смена? Тихо? Хм… Видать, мне достанется. Ну да ладно. Ты скажи: на Калинина, 12 заезжал?
Оказалось, Михалыч был там сегодня. Но ему никто не открыл. В квартире, похоже, никого не было.
– Может, уехали к родственникам каким? – протянул Михалыч из трубки.
– Да нет, – Рауль Моисеевич с сомнением покачал седой головой, – дочь говорила, что нет у них никого, одни они тут, оттого и беспокоюсь по-стариковски. Ну ладно, Михалыч! Бывай! Спасибо в любом случае.
Чтобы подстраховаться, он позвонил на пульт дежурной – узнать, не было ли повторного вызова с этого адреса. Но нет, не было.
Тогда он решил ехать сам.
Пришлось сделать лишний крюк, чтобы маршрут к дому прошел мимо девятиэтажки на улице Калинина. Вот он, этот невеселый подъезд с противными темно-зелеными панелями (и кто придумал красить стены таким оттенком?). Рауль Моисеевич поднял голову, пытаясь предугадать, куда выходят окна пятнадцатой квартиры. Насколько он запомнил, Мирошкины жили на четвертом. Первый подъезд. Квартира угловая.
В окнах угловой квартиры на четвертом этаже горел свет. Может, это чужая квартира? Он поднялся на нужный этаж, стараясь не шуметь, тихо подошел к двери, прислушался. Там, в глубине закрытой квартиры, явно шла какая-то жизнь. Он отчетливо слышал скрип половиц, медленные осторожные шаги. Рука потянулась к кнопке звонка, но Рауль Моисеевич передумал звонить – что, если бедная девочка на цыпочках передвигается по квартире, чтобы не будить уснувшую мать?
Он осторожно постучал. Звуки за дверью стихли. Квартира настороженно замерла. Пожилой доктор еще прислушался: действительно, тот, кто находился в квартире, не хотел открывать дверь. Странное ощущение прокралось за воротник, пробрало до костей и пересчитало позвонки. Беспокойство, к которому примешалось чувство опасности.
Рауль Моисеевич постоял еще некоторое время у закрытой двери. Потом решительно пересек лестничную клетку и нажал на черный пупырышек звонка у обитой дерматином соседской двери. За ней тут же послышалось торопливое шарканье, покашливание.
– Кто там? – отчетливо спросил пожилой голос.
– Добрый день, это доктор со скорой, я к вашим соседям приходил, – громко произнес он. – Не могли бы вы открыть дверь…
Скрипнул замок, и через узкую щель, оставленную дверной цепочкой, показалось вытянутое от удивления и любопытства лицо пожилой женщины в очках-половинках, а из глубины квартиры на лестничную площадку ринулся насыщенный аромат борща и гренок с чесноком.
– Извините, пожалуйста, – вежливо проговорил Рауль Моисеевич, стараясь отвлечься от восхитительного аромата, – я доктор Улаев из отделения скорой помощи горбольницы. Вчера примерно в это же время, чуть раньше, я приезжал к вашим соседям из пятнадцатой квартиры. – Соседка кивнула и поправила очки, а Рауль Моисеевич продолжал: – Сейчас приехал справиться, все ли у них нормально, а никто не открывает. Не знаете, они уехали?
Старушка подозрительно его оглядела – доктор поежился, почувствовав себя преступником.
– А с каких это пор врачи скорой так пекутся о своих пациентах? Я вон давеча сердцем маялась, вызывала бригаду. Приехали, укол поставили и уехали. К терапевту на участок велели идти, как оклемаюсь. И никто потом не справлялся, что со мной да как я себя чувствую, – она подозрительно вглядывалась в лицо доктора, будто намереваясь запомнить его для фоторобота. – Или знакомая какая? Так звони ей на мобильник, чего ко мне ломишься?
– Да нет, не знакомая, – Рауль Моисеевич поперхнулся, – просто за больной только дочка приглядывала. Подросток… Мало ли что? Телефон, оставленный для связи, не отвечает, дверь не открывают. Беспокоюсь, не стало ли женщине хуже…
Старушка поежилась, плотнее запахивая пуховый платок на покатых плечах.
– Ну не знаю… Куда они могли деться? – ворчливо бросила она.
– Может, уехали куда? – повторил свою догадку доктор.
– Да некуда им, – старушка воодушевилась, – нет у них никого. Сроду не слыхала про их родню. Да вы не беспокойтесь, – добавила она, – Мирославе наверняка лучше стало. Вчера вечером, аккурат программа «Вести» началась, к ним гости привалили, шумели, что-то там передвигали даже. Допоздна не ложились и спать вон Тамаре Федоровне, она под ними как раз живет, всю ночь не давали.
– А про Тамару Федоровну вы откуда знаете?
– Так жаловалась она, утром сегодня виделись, – женщина снова неодобрительно окинула его взглядом. Для большей убедительности добавила: – Милиция к ним даже вчера приезжала, тоже у меня спрашивала, дома ли Мирослава… Так что наверняка полегчало мамаше-то…
