Я сплю. И во сне цепляюсь за рубашку Одена, насквозь пропитавшуюся его потом. И запахом. Во сне же подымаю голову, словно невзначай касаясь губами его щеки.
— Ты ведь знаешь, что я ушел бы за тобой?
Знаю. Ты и шел. Я слышала.
— Но я хочу, чтобы ты жила. Поэтому некоторое время мне придется делать то, чего от меня ждут. Король желает меня видеть.
Тот Король, чей свадебный подарок едва меня не убил?
Я не знаю, что именно произошло в тот день, да и спрашивать вряд ли рискну, но та боль и та смерть, почти смерть, не была случайной.
— Насколько я понял, он не считает нашу свадьбу законной. Теперь, когда живое железо проснулось.
В нем.
А во мне его — ни капли.
И стальные браслеты — не более чем красивые игрушки. Я все понимаю.
Мне нужно исчезнуть и...
— Эйо, я клятву дал. Я не бросаюсь клятвами.
...вот только для Королей чужие клятвы мало значат. Это я тоже понимаю.
— Я попытаюсь ему объяснить, но если не выйдет... — его мизинец снимает с ресниц слезинку. — Есть кое-что, что выше Короля. И я найду способ обойтись без него. Но ты должна поправиться. Чем скорее, тем лучше. Обещаешь?
Мне сложно отпустить его.
— Слушай Брокка, — этот поцелуй не похож на другие. — Он мне нравится... правда, дерзкий чересчур, но все равно нравится. Он будет тебя защищать.
Склоняясь надо мной, Оден поправляет одеяло.
— Ты моя радость.
Он уходит. Впервые — настолько далеко, что я не слышу. Лежу. Притворяюсь спящей. Сжимаю уже не рубашку, но угол подушки, испытывая одно желание — спрятаться под одеяло с головой.
Главное — не заплакать.
И у меня выходит.
Слушаю часы. И стрекот сверчка под половицей. Время тянется и тянется... со скрипом открывается дверь, и Брокк садится в изголовье кровати.
— Эйо, проснись. Нам пора...
Он помогает мне сесть. И вытирает лицо влажным полотенцем. Горничную, сунувшуюся было помочь, отсылает. И стянув ночную рубашку, относит в ванну.
— Потерпи, родная, — Брокк поливает меня теплой водой, а потом бережно укутывает в махровую простыню. — Знаю, что ты порталы не любишь, но так быстрей.
...и безопасней. Но все равно порталы ненавижу.
И устраиваю голову на его плече.
— Брокк... я тебя люблю.
Мне еще сложно говорить, но я должна, вдруг случится еще что-нибудь, и я не успею.
— Знаю, Хвостик. Закрой глаза.
Закрываю. Спать хочется вновь и сильно.
Меня несут.
Укачивают. И Брокк напевает колыбельную, какую-то совершенно дурацкую колыбельную... я улыбаюсь. А потом давлюсь слюной.
— Уже все, скоро пройдет. Дыши ртом. Вот умница... с возвращением, Эйо.
Мы смотрим друг другу в глаза.
Я дома.
Снова.
В комнате с огромными окнами, которые сегодня затянуты пленкой дождя. И гиацинты отцвели. А шторы шевелятся, разгоняя пыль и тени.
— Прислугу пришлось отпустить, — оправдывается Брокк. — Он настоял...
Оден?
— Если хочешь знать, он наглый упертый и... и абсолютно сумасшедший.
Ложь.
Оден нормален. Это мир вокруг обезумел, наверное, еще с войны.
— Как долго... меня не было? — в старом доме ко мне возвращаются силы. Их не хватит, чтобы сидеть или, паче того, подняться с постели, но я могу лежать и смотреть на брата.
Говорить.
И Брокк отводит взгляд, трет виски, точно пытается решить, имеет ли он право рассказывать мне. Я ведь знаю, что ушла далеко, но там и здесь время течет иначе.
— Четыре дня... он четыре дня не замолкал. И никого не подпускал к тебе. Даже меня, — нижняя губа Брокка выпячивается от обиды.
Четыре дня — это долго.
Наверное.
Поэтому и голос сорвал.
Брокк же встает и уходит, недалеко — к подоконнику. Я вижу его спину, и сцепленные руки, и даже отражение в темном стекле. Вот только выражение лица не разглядеть.
— Он сам едва не издох.
Это признание дается нелегко. Брокк не считает Одена виноватым в том, что произошло. Скорее уж винит себя за неспособность защитить.
— Эйо, держать броню нелегко... я и в лучшие времена часа три-четыре мог... Высшие, конечно, дело иное, но... четверо суток — это даже не предел. Это настолько дальше, что...
...что я услышала его по ту сторону жизни.
— Он от тебя не отступится, это уже все поняли, но... выбор все равно есть, — Брокк все же повернулся ко мне. — Прямое неповиновение Королю — это мятеж. В лучшем случае его объявят безумцем и куда-нибудь сошлют. В худшем... Эйо, на него мне плевать.
А мне — нет. И Брокк это понимает.
Он возвращается ко мне и садится рядом.
— Но я не хочу, чтобы пострадала ты. Подумай, пожалуйста. Сейчас я могу увести тебя за Перевал. Там легко затеряться на полгода... год... или навсегда. Ты очень молода, Хвостик. И боль пройдет, а жизнь продолжится.
...и у меня появится собственный дом, небольшой и уютный, с глиняной черепицей, виноградом и черешней.
...размеренная жизнь, почти такая же, как до войны.
...соседи, сплетни и хороший парень, который возьмется провожать на танцы... и с танцев... и однажды предложит стать его женой.
Вот только я уже замужем.
И Брокк это знает.
— Вы оба ненормальные, — говорит он. — Сливок хочешь?
— Хочу.
Но засыпаю прежде, чем он возвращается.
Города меняются медленней, чем люди. И этот остался прежним. Черная река рассекала его надвое, но половины тянулись друг к другу, перекидывая костяные руки мостов, выстраивая нити паромов и лодок. Оден помнил их.
И запах, доносившийся от воды, тяжелый, гнилостный.
Старые дома с узкими фасадами. Скудную зелень, что пробивалась сквозь камень мостовых. И тротуары в трещинах.
Темные витрины. Вывески.
Мальчишек-газетчиков, что силились перекричать друг друга... и торговок цветами... дым, тянувшийся от старой верфи, которую не то вновь переоборудовали, не то вовсе меняли.
Вечную сутолоку на площади. Толпу просителей у стен городской тюрьмы, по-прежнему степенной, выряженной в белый камень, и громадину Королевского госпиталя.
Города меняются медленней, чем люди. И нынешний разглядывал Одена сотнями глаз, когда открыто, когда — исподтишка, с опаской, гадая, он ли это...
Герой? Предатель?
Изменник?
Как будет угодно Королю.
И стоит ли противиться монаршей воле?
Оден отошел от окна. В библиотеке он чувствовал себя неуютно. Книги, книги и снова книги... слишком много их, и словно мстят за прошлое к ним небрежение. Пыль от страниц остается на пальцах. Желтая бумага. Черные буквы. Слова и снова слова. Горы слов, в которых прячется смысл.
Книги издеваются над Оденом.
Не то.
