Ты не можешь.
Что? Я выпрямился, ошарашенный, огляделся вокруг, но со мной никто не разговаривал; никто вообще не разговаривал. Я взглянул на Лену. Она все еще смотрела в свою тетрадь. Просто супер. Мало мне было видеть сны о существующей девушке и слышать несуществующие песни. Теперь я еще и голоса слышу.
Похоже, все, что касалось Лены, касалось и меня. В какой-то степени я чувствовал себя ответственным. Если бы не я, Эмили и другие не проявляли бы такую яростную ненависть.
Ошибаешься.
Снова. Голос был настолько тихим, что я с трудом разбирал слова. Такое чувство, что он раздавался откуда-то из подсознания.
Иден, Шарлота и Эмили продолжали прожигать ее глазами, но Лена и глазом не вела, словно она нашла способ отражать огонь, пока писала в своей тетради.
— Харпер Ли говорил, что невозможно до конца понять человека, не побывав на его месте. Как вы думаете? Кто ответит?
Харпер Ли никогда не жил в Гатлине.
Я огляделся, сдерживая смешок. Эмили смотрела на меня как на ненормального.
Лена подняла руку.
— Думаю, это значит, что каждому человеку сначала стоит дать шанс, прежде чем ненавидеть его без причины. Ты так не считаешь, Эмили? — Она посмотрела на Эмили и улыбнулась.
— Ты, мелкий фрик, — прошипела Эмили.
Ты даже не представляешь.
Я внимательнее пригляделся к Лене. Тетрадь она отодвинула и теперь рисовала на своей руке. Мне даже смотреть не надо было, чтобы догадаться, что она пишет. Еще одно число. 151. Мне было любопытно, что же они означают, и почему их нельзя написать в тетради. Я опять уставился в Серебряного Серфера.
— Давайте поговорим о Страшиле Рэдли. Что заставило вас поверить, что именно он оставлял подарки для детей Финча?
— Да он как Старик Равенвуд. Хотел, наверное, заманить тех детей в свой дом, чтобы потом их там убить, — прошептала Эмили, достаточно громко, чтобы было слышно Лене, но довольно тихо, чтобы не услышала миссис Инглиш. — Потом она сует трупы в свой катафалк и везет черт знает куда, чтобы там похоронить.
Заткнись.
Я снова услышал голос в моей голове и на этот раз что-то еще. Едва слышимый треск.
— И у него такое странное имя, типа Страшилы Рэдли. Напомни, какое?
— Верно, жуткое библейское имя, которым уже никого не называют.
Я замер. Я понимал, что они говорят о Старике Равенвуде, но они и Лену задевали.
— Эмили, почему бы тебе не отвалить, — выпалил я.
Ее глаза сузились:
— Он фрик. Они все такие, и всем об этом известно.
Я сказала, заткнись.
Треск становился все громче, и уже больше походил на звук чего-то раскалывающегося. Я огляделся. Откуда этот звук? И что самое странное, кажется, никто больше не слышит его — так же как и голос.
Лена смотрела прямо, но ее скулы были сжаты, а сама она неестественно сконцентрировалась на какой-то точке в начале класса, как будто кроме нее она больше ничего не видела.
Казалось, что комната сжимается и становится меньше.
Я снова услышал движение Лениного стула по полу. Она встала со своего места и подошла к стеллажу с книгами возле окна. Скорее всего, она притворялась, что точит свой карандаш, чтобы избежать неизбежного — Джексоновского суда присяжных. Послышался звук точилки.
— Мельхиседек, точно.
Прекрати.
Я все еще слышал звук точащегося карандаша в точилке.
— Моя бабушка говорит, что это проклятое имя.
Прекрати, прекрати, прекрати.
— Ему идет.
ХВАТИТ!
В этот раз голос был настолько громким, что я зажал уши. Точилка замолчала. В воздух ринулись осколки стекла из распахнувшегося непонятно отчего окна — окна, которое было как раз напротив нашего ряда, рядом с тем местом, где стояла Лена, точившая карандаш. Ряда, на котором сидели Шарлота, Иден, Эмили и я. Они завизжали и нырнули вниз на своих сиденьях. Вот тут-то до меня дошло, откуда шел тот треск. Давление. Крохотные трещины расползались по стеклу, как пальцы, пока окно не лопнуло, будто по нему снаружи ударила ветка дерева.
Начался хаос. Девчонки визжали. Все в классе подскочили со своих мест. Даже я подпрыгнул.
— Без паники. Все в порядке? — сказала миссис Инглиш, пытаясь взять ситуацию под контроль.
Я повернулся к точилке. Мне надо было убедиться, что с Леной все в порядке. Это было не так. Она стояла у разбитого окна, посреди осколков, перепуганная до смерти. Ее лицо было бледнее обычного, а глаза стали еще больше и зеленее. Как прошлой ночью под дождем. Но выглядели они иначе. В них был страх. Больше она не казалась такой храброй. Она зажимала себе руку. Рука была порезана, из нее текла кровь. Красные капли падали на линолеум.
Я не хотела…
Это она разбила стекло? Или она порезалась его осколками, когда оно разлетелось?
— Лена…
Она вылетела из кабинета, прежде чем я успел спросить, все ли с ней в порядке.
— Вы видели это? Она разбила окно! Она швырнула в него что-то, когда подошла туда!
— Она врезала кулаком в окно. Я своими глазами видела!
— Тогда почему она не истекала кровью?
— А ты что, из отдела расследований? Она пыталась убить нас.
— Я сейчас же звоню своему папочке. Она сумасшедшая, как ее дядя!
Они орали, как стая разъяренных уличных кошек. Миссис Инглиш попыталась призвать всех к порядку, но это было за гранью возможного.
— Так, успокоились все. Нет причин для паники. Всякое бывает. Произошедшее вполне можно объяснить не более чем старым окном и порывом ветра.
Конечно же, в это никто не поверил. Больше похоже на племянницу Старика Равенвуда и грозу. Зеленоглазый шторм, который только что обрушился на город. Ураган Лена.
Одно можно было сказать точно. Погода изменилась полностью. Такого урагана в Гатлине еще не видели.
А она, наверное, даже и не заметила, что за окном идет дождь.
Глава 6
Двенадцатое сентября. Гринбрайер
(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)
Не надо.
Я слышал ее голос в своей голове, по крайней мере, мне так казалось.
Оно того не стоит, Итан.
Стоит.
Именно поэтому я отодвинул стул и бросился вперед по коридору за ней. Я понимал, что делаю. Я принял другую сторону. Теперь у меня начнутся совсем другие неприятности, но меня это не волновало.
Дело было не только в Лене. Она была не первой. Всю свою жизнь, я наблюдал, как они это делают с другими. Они сделали то же самое с Эллисон Бёрч, когда состояние ее экземы ухудшилось настолько, что никто не мог сидеть с ней рядом на ланче, и с беднягой Скутером Ричманом, потому что он хуже всех играл на тромбоне за всю историю симфонического оркестра Джексона.
