Она продолжает, как будто я не ответил, все еще слишком пристально изучая мои черты.
— Там есть эти статуи каждого из Тринадцати, но на твоей черный саван. Я думаю, чтобы
показать, что твоя линия закончилась. Ты не должен существовать.
— Да, ты продолжаешь это говорить. — Я рассматриваю ее. — Определенно кажется, что ты
потратила много времени на изучение этой статуи Аида. Вряд ли Деметра хотела бы, чтобы ты преследовала такого мужчину.
Просто так, что-то закрывается в ее глазах, и ее улыбка становится ослепительной.
— Что я могу сказать? Я — вечное разочарование как дочь. — Она делает шаг и морщится.
Она ранена. Черт, я и забыл. Я двигаюсь прежде, чем у меня появляется возможность обдумать мудрость этого поступка. Я подхватываю ее на руки, игнорируя ее крик, и сажаю на кровать.
— Твои ноги причиняют тебе боль.
— Если они причиняют мне боль, я с радостью сяду сама.
Я смотрю на нее сверху вниз, встречаюсь с ней взглядом и понимаю, насколько мы близки. Нежеланная дрожь осознания пульсирует во мне. Я говорю слишком резко, когда мне удается заговорить.
— Тогда сделай это.
— Вот и сделаю! А теперь отойди. Я не могу думать, когда ты так близко.
Я медленно делаю шаг назад, а затем еще один. Укладывать ее на кровать было ошибкой, потому что теперь она выглядит восхитительно помятой на кровати, и я слишком хорошо осведомлен о других действиях, связанных с кроватью, которые могли бы выглядеть так же. Черт, но она прекрасна. Это теплая красота, которая ощущается на моем лице, как летнее солнце, как будто, если я подойду слишком близко, я размажу ее. Я смотрю на эту красивую, сбивающую с толку женщину и не уверен, что смогу использовать ее, даже чтобы наказать Зевса за весь вред, который он причинил мне и моим близким.
Я засовываю руки в карманы и стараюсь говорить нейтральным тоном.
— Пришло время нам поговорить о том, что будет дальше.
— На самом деле, я думала о том же самом. — Персефона осторожно снимает свою броню из
одеяла и бросает на меня долгий взгляд. Это все предупреждение, которое я получаю, прежде чем она пробьет стену моих добрых намерений.
— Я верю, что мы можем помочь друг другу.
Глава 6Персефона
Ночь, проведенная в ванной незнакомого человека, помогает взглянуть на ситуацию с другой стороны. Мне некуда идти. Нет ресурсов. Нет друзей, которые не подчинились бы воле моей матери. Зима не казалась такой уж долгой, когда я все еще жила своей обычной жизнью. А теперь? Три месяца с таким же успехом могут быть вечностью для всего, что я могу нарушить.
Мои сестры помогли бы мне — Каллисто истощила бы свой трастовый фонд, чтобы я выбралась с Олимпа невредимой, — но я не могу позволить им вмешиваться в это. Я могла бы покинуть этот город, но они — нет, и было бы крайне трусливо принять их помощь, а затем уехать, оставив их разбираться с последствиями.
Нет, другого выхода действительно нет.
Я должна положиться на милость Аида и убедить его, что мы можем быть полезными друг другу.
Не помогает и то, что мягкий утренний свет не делает его менее отталкивающим. У меня такое чувство, что этот человек ходит с небольшим количеством полуночи в кармане. Он определенно одет для этой роли в чернее черного костюм. Дорого, со вкусом и очень, очень атмосферно в сочетании с идеально ухоженной бородой и длинными волосами. И эти глаза. Боги, этот человек похож на какого-то демона распутья, созданного специально для того, чтобы искушать меня. Учитывая сделку, которую я собираюсь предложить, может быть, это и неплохо.
— Персефона. — Одна бровь выгибается дугой. — Ты думаешь, что мы можем помочь друг другу. -
Напоминание о том, что я позволила своему голосу затихнуть сразу же после того, как бросила это в воздух между нами.
Я приглаживаю волосы, стараясь не позволять его присутствию волновать меня. Последние несколько лет я провела, общаясь с влиятельными людьми, но сейчас чувствую себя по-другому. Он ощущается по-другому.
— Ты ненавидишь Зевса.
— Я думаю, что это предельно ясно.
Я игнорирую это. — И по какой-то причине Зевс не решается выступить против тебя. Аид скрещивает руки на груди. — Зевс может притворяться, что для него не существует правил, но даже он не может противостоять всем Тринадцати. У нас очень тщательно составленный договор. Небольшая группа людей может беспрепятственно перемещаться из верхнего города в нижний и обратно, но он не может. И я тоже не могу.
Я моргаю. Все это для меня новость.
— Что произойдет, если ты это сделаешь?
— Война. — Он пожимает плечами, как будто это не имеет никакого значения. Может быть, не для
него. — Ты перешла границу по собственной воле, и он не может забрать тебя обратно, не рискуя конфликтом, который затронет весь Олимп. — Его губы кривятся.
— Твой жених никогда не делает ничего, что могло бы поставить под угрозу его власть и
положение, поэтому он позволит мне делать с тобой все, что я захочу, чтобы избежать этой стычки.
Он пытается напугать меня. Он и не подозревает, что на самом деле убеждает меня в том, что у этого бессистемного плана есть шанс сработать.
— Почему все верят, что ты миф?
— Я остаюсь в нижнем городе. Это не моя проблема, верхний город любит рассказывать
истории, которые не имеют ничего общего с реальностью.
Это даже близко не полный ответ, но я полагаю, что сейчас мне не нужна эта информация. Я достаточно хорошо вижу структуру без всех деталей. Договор или нет, Зевс кровно заинтересован в том, чтобы Аид оставался мифом. Без третьей унаследованной роли баланс сил будет твердо в пользу Зевса. Мне всегда было странно, что он фактически игнорировал половину Олимпа, но теперь, когда я знаю, что Аид реален, это имеет больше смысла.
Я выпрямляю спину, выдерживая его пристальный взгляд.
— Как бы то ни было, это не объясняет то, как ты разговаривал с его людьми прошлой ночью. Ты
ненавидишь его.
Аид не моргает.
— Он убил моих родителей, когда я был совсем маленьким. Ненависть — слишком мягкое слово.
От шока у меня почти перехватывает дыхание. Я не удивлена, услышав, что Зевса обвиняют в другой серии убийств, но Аид говорит о смерти своих родителей так нейтрально, как будто это случилось с кем-то другим. Я с трудом сглатываю.
— Мне жаль.
— Да. Люди всегда так говорят.
Я теряю его. Я вижу это по тому, как он обводит взглядом комнату, словно размышляя, как быстро он сможет меня укутать и отправить восвояси. Я делаю глубокий вдох и двигаюсь вперед. Независимо от того, что он сказал тем людям прошлой ночью, не может быть яснее, что он не намерен держать меня рядом. Я не могу этого допустить.
— Используй меня.
Аид снова фокусируется на мне.
— Что?
— Это не одно и то же, даже не на том же уровне, но он заявил на меня права, и теперь я у тебя.
Удивление окрашивает его черты.
— Я и не подозревал, что ты так полностью смирилась с тем, что играешь пешку в шахматном
матче между мужчинами.
От унижения у меня горят щеки, но я не обращаю на это внимания. Он пытается спровоцировать реакцию, и я не дам ему этого сделать.
— Пешка между вами или пешка, которую будет использовать моя мать — все это одно и то же.
Я широко улыбаюсь, наслаждаясь тем, как он вздрагивает, как будто я его ударила. — Видишь ли, я не могу вернуться.
— Я тебя не задерживаю.
Нет причин, чтобы это задевало. Я не знаю этого человека, и я не собираюсь оставаться здесь. Меня все еще раздражает, что он так легко отмахивается от меня. Я твердо держу свою улыбку на месте, а мой тон ясен.
— Не навсегда, конечно. Мне нужно кое-где быть через три месяца, но пока мне не исполнится
двадцать пять, я не смогу получить доступ к своему трастовому фонду, чтобы попасть туда.
— Тебе двадцать четыре. — Во всяком случае, он выглядит еще более сварливым, как будто мой
