к ней сильнее. Ее прерывистое дыхание – лучшая музыка для моих ушей, и я больше не стараюсь удержать себя в руках. Мои губы скользят по ее шее, а руки спускаются вниз, несмело обводя хрупкую, почти мальчишескую фигурку. Полина поворачивается и легко вспрыгивает на подоконник, притягивая меня к себе. Она проводит пальцами по моим щекам, спускаясь вниз по шее, пока не цепляется за ряд пуговиц на моей рубашке. Я замираю, кажется, даже задерживаю дыхание, когда она медленно, пуговица за пуговицей, спускается до самого низа, а затем проводит по горящей коже пальцами, едва задевая ее ноготками. Она целует меня в шею, притягивая к себе все ближе, обхватывая мои бедра ногами. Мысли не поспевают за бьющимся сердцем. Я притягиваю Полину, грубо целуя, и она с готовностью льнет ко мне, торопливо стягивая с моих плеч рубашку. Я ничего не могу с собой поделать, сжимая ее тело руками, стараясь насытиться ею сполна. Я так долго хотел этого. Но неясное чувство, будто что-то не так, безжалостно врывается в сознание, затмевая любые желания.
Это не может быть Полина.
Тревога так сильна, что я на секунду отстраняюсь. Но противится этим губам невозможно. Я утопаю в своем желании, бессознательно спуская с плеч Полины бретельки, зарываясь в волосы, вдыхая аромат кожи.
Она пахнет морем. Солеными брызгами.
Желание разливается вдоль позвоночника, следуя за дорожкой, оставленной острыми ноготками. Внезапно Полина прикусывает мою нижнюю губу, и я резко отстраняюсь, приходя в себя.
– Ты не она, – мои щеки пылают, но голос тверд.
На губах незнакомки с лицом Водяной играет язвительная ухмылка. Она запрокидывает голову и смеется, как дьяволица. Я начинаю пятиться, а она, спрыгнув с подоконника и небрежно поправляя лямки ночной рубашки, по-кошачьи мягко идет следом, не прекращая улыбаться. Ей нравится видеть меня растерянным. Испуганным. Я тяжело сглатываю, бросаясь прочь. Выбежав из дома, тут же спотыкаюсь, обдирая правую ладонь. Незнакомка не отстает, забавляясь моей попыткой сбежать. Дом стоит на утесе, с одной стороны штормовое море, с другой – лес.
Мне некуда деваться.
Я ничего не понимаю. Что происходит со мной? Это сон? Заклятие? Почему я вынужден играть по правилам этой иллюзии? Моя магия пропала. Без нее я никто. Я ничего не могу сделать.
– Чего ты хочешь?
Мой крик полон отчаяния, но вместо ответа она просто манит меня пальцем. Сдавшись, я покорно иду вслед за ней, пока мы не оказываемся в подвале, полном людей в капюшонах. Посреди темного, сырого помещения, освященного дрожащим светом свечей, установлен каменный алтарь с высеченной на нем пентаграммой в окружении рун. Та, что владеет телом Водяной, ловко вспрыгнув, ложиться на постамент, хрупкая, но совсем не моя.
– Что происходит? Кто вы такие? – но вопросы остаются без ответа.
Я становлюсь невольным зрителем. Пока фигуры в черных капюшонах заканчивают подготовку какого-то ритуала, я успеваю их сосчитать. Тринадцать. Как и рун на черном камне алтаря.
Чертова дюжина. Число предательства. Число, несущее в себе смерть.
Тринадцать магов становятся в круг, разводя руки в стороны, но я никак не могу различить их лиц. Жрецы выглядят и двигаются, как один человек. Но стоит им скинуть капюшон, как сердце ухает куда-то вниз.
– Странник…
***
Комментарий к Часть 11
*Речь идет о романе С. В. Лукьяненко «Мальчик и тьма» («Дверь во тьму»), впервые выпущенного в 1997 году в авторском сборнике вместе с «Рыцарями сорока островов».
**По преданиям, Сирены – дочери речного божества Ахелоя, рожденного от Океана, стихии величайшей мировой реки, дающей начало всем рекам, источникам и морским течениям.
========== Часть 12 ==========
Александр Македонов
Мой брат всегда был увлечен идеей всевластия. Хотел изменить мир. И, наверное, что-то в этом было – порыв надо признать, в общем-то в чем-то даже благородный. Вот только методы, которые привлекали Игоря, я никогда не принимал. Да, я тоже искал правды, пытался разобраться в правилах, по которым живет община колдунов или потусторонние. Мы все ее ищем. Одни сдаются на полпути, бросая философствовать в шестнадцать, безвозвратно повзрослев в период первой влюбленности, другие всю жизнь бредут по этой дороге, так и не узнав истины. А кто-то живет по правилам, которые определил для себя сам. Как только я повзрослел и картина мира сложилась в моей голове, я определил для себя свод простых правил, которым старался неотвратимо следовать. Не жалуйся; не сравнивай себя с другими; ежедневно ищи знания; не ищи совершенства в относительном. Поддерживай свою целостность*. Я стал в них нуждаться, потому что понял, что следовать какому-то одному «цвету» невозможно. Это утопия, подростковый максимализм. Всем спорщикам-идеалистам я был готов задать вопрос, припасенный как раз для такого случая: так где же та граница, что разделяет извечных антагонистов? И все попытки противоречить неизменно разбивались об один простой вывод – определить границу невозможно, выбор всегда субъективен. У каждого найдется скелет в шкафу или пятно на репутации. Вопрос в его размере – станет ли это незаметной глазу крапиной или опрокинет костлявой рукой на голову ведро с дегтем, от которого вовек не оттереться.
Но все-таки, что толкает человека на измену морали, вбиваемой сначала родителями, а затем в школе, заставляя менять масть со светлой на темную, а иногда – серую? Разве зло с добром так уж и непохожи? Что становится с душой, когда ты решаешь продать ее дьяволу? Я размышлял над этим неделями, воскрешая в памяти разговоры с братом, но так и не приходил к чему-то одному. И было бы странно, если бы я смог ответить на то несчетное количество вопросов, которые задавал себе. В конце концов, это не получилось у лучших умов, ученых и философов, куда мне до них, простому смертному.
