Сойка рядом подкладывает себе добавки, а мне и кусок в горло не лезет: чудится, что все вокруг пахнет кислотой, и стоит прикоснуться, как ядовито-фосфорное свечение распространится по всей коже и задымится, как кислотный ожог.
— Ты чего не ешь?
— Не могу, — я отодвигаю тарелку, и она тут же проваливается в механический ящик для грязной посуды. — Мне нехорошо.
— Ужин нескоро, — Сойка вливает в себя вторую порцию апельсинового сока и тянется за второй булочкой. — А до него еще лекция и две тренировки. Ты свалишься!
Пожав плечами, по ее примеру набираю себе стаканчик сока, закрываю нос, делаю глоток. Ярко-желтый цвет тоже напоминает кислотные оттенки светящегося отравленного снега. Вскакиваю, едва не опрокинув стакан, пулей вылетаю из столовой. Нет, придется сегодня дожить до вечера голодной. Может, пройдет. С содроганием вспоминаю, как в бункере утешала плачущую девочку, а сейчас накрыло меня саму. Неужели так каждый раз? А каждый раз — это сколько? Можно ли привыкнуть к боли, к смерти, к тому, что люди убивают друг друга, даже не зная, на кого направлено оружие?
Наверняка те, кто отправлял эти кислотные дроны из-за Грани, понимали, что наставники и старшие, те, кто давно живет на базе, уже научены горьким опытом. Против кого тогда эти атаки? Против новичков, которые только недавно приехали и помешали людям только тем, что пришли служить в Цитадель? Неужели там, за Гранью, знали, что жертвой отравленного снега станет мальчишка, вчерашний школьник, который просто хотел жить и работать?
Меня жутко тошнит от одной мысли о кислотном снегопаде. Не в первый раз жалею, что пришла на базу, но других вариантов найти близких и получить высшую ступень не было. Умываюсь холодной водой и смотрю в зеркало: припухшее бледное лицо, красные от слезы глаза и искусанные губы — видок у меня тот еще. Лысая три года назад после облучения, и то лучше была. Всхлипываю уже по инерции и умываюсь снова — хочется, чтобы вода смыла напоминание о едко пахнущем снеге, о беде, такой внезапной и от того еще более страшной.
Дверь-шлюз тихо пищит, пропуская кого-то, и я, глядя в зеркало, узнаю ту самую девушку, с которой Ветер разговаривал по видеосвязи. Невысокая и тоненькая, с короткими светлыми косичками, она совсем не похожа на остальных наставников, суровых и крепких. В ее голубых глазах — нежность.
— Ты из отряда Ветра, да? — она берет меня за руку, и от одного ее прикосновения становится теплее и спокойнее. — Тишина или Сойка?
— Тиша, — с трудом выдавливаю сквозь всхлипы. Отставить слезы!
— Тиша, — мягко повторяет тренер и подталкивает меня к выходу. — Пойдем. Ты опоздаешь на сбор.
— Чего я там не слышала? Опять будут говорить про…
— Будут говорить про безопасность, — терпеливо повторяет девушка, и я вдруг вспоминаю ее кодовое имя: Мелисса. — Поверь, нам всем очень жаль его, но вы должны понимать, что служба в Цитадели — это не только учеба и тренировки. Это не первая и далеко не последняя… — “смерть”, хотела сказать она, но, помолчав, добавила: — Ситуация. А если ты не узнаешь техники безопасности в таких случаях, следующая атака может стать последней и для тебя.
С этим не поспоришь. Молча киваю и даю себя увести.
База удивительно большая и удивительно хорошо замаскированная: как только ты получаешь ключ-карту для доступа, она преображается. Снаружи она выглядит как большой лесной коттедж, а внутри это огромное помещение нового времени, оборудованное роботизированными клинерами, дисплеями-помощниками, шлюзами, которые невозможно открыть просто так, системой лестниц-подсказок, которые сами выводят тебя в нужное место, если ты заблудился, и даже биокомпьютерами — о такой технике в столице даже не мечтают, это разработка наших инженеров специально для Цитадели. Очень полезная вещь: биокомпьютер настроен на определенное количество людей, его искусственный интеллект обучен воспринимать слова, команды одним прикосновением к сенсору, говорят, что он даже различает голоса и тепло рук разных хозяев. Интересно, есть ли у него любимчики?
Шучу внутри себя, но выходит совсем не смешно. Нас собрали в зале церемоний, самом большом и хорошо защищенном, не считая подземного бункера, помещении базы. Сюда можно входить только с наставником, потому что у зала третья ступень доступа и особая система контроля, а все дело в том, что именно из него ведет коридор в технический отдел базы. Так и сейчас: мы сидим в креслах-капсулах, все, как один в напряженном ожидании, а старшие наставники колдуют возле центрального биокомпьютера. Фауст прикладывает ладонь к сенсору, удерживая внимание искусственного интеллекта, Ветер и Мелисса настраивают звук и дисплей, еще двое тренеров, чьих имен я не помню, открыли вкладку с процентным калькулятором и, подключив реторту с собранным материалом кислотного снега, выводят на экран предполагаемую аналитику опасности.
Закончив с системными настройками, Мелисса нажимает зеленую кнопку на панели и поворачивает стрелку на первый режим. Кресла-капсулы тут же оживают, мы будто примагничиваемся к ним, и по телу разливается приятное тепло и покалывание, как в горячей ванной. Сперва вздрагиваю от неожиданности, но потом расслабляюсь и отдаюсь во власть машины: мысли плывут лениво и не держатся в голове, так хорошо и спокойно мне не было уже давно. Судя по лицам ребят, сидящих по обе стороны, — им тоже. Легкая вибрация расслабляет зажатые мышцы, встроенная система нагрева улучшает циркуляцию крови, и головная боль, и тошнота, и даже моя собственная тревога — все отступает, оставляя место ощущению легкости и покоя.
Последний раз я чувствовала то же самое в восемь лет. Мы с мамой и дедушкой праздновали Новый год за городом. До умопомрачения я каталась с горок, лепила снегороботов, дедушка обстреливал меня снежками — я была маленькая и такая счастливая, ничего вокруг не замечала, кроме всеобщего праздника и веселья, не видела, что дед все чаще останавливается, пытаясь отдышаться и держась за сердце… А потом мы все вместе отогревались в доме под электроодеялами, пили чай-глинтвейн из маминых запасов, и тихая вибрация теплого пола и наших одеял успокаивала и согревала и взрослых, давно успевших забыть, что значит простая радость, и маленького взбалмошного ребенка, который мало что видел, кроме стен больницы и — иногда — учебного центра. В доме пахло ванилью, мандаринами и корицей, маминой выпечкой, дедушкиным мятным одеколоном, за окном падали крупные хлопья — не кислотного, настоящего снега, в который можно было прыгать, как в пуховую перину.
Капсулы неторопливо затихают и выключаются: что ж, хорошенького понемножку. Однако даже после короткого сеанса я чувствую спокойствие и легкость, а
