глубоких вдоха. Это просто страх, напомнила она себе, он пройдет. Главное – не дать ему власти над собой. Лекарство работает – оно всегда работало, – и бояться нечего.
– Так в каком пансионе вы были, дорогая? – Ласковый голос леди Тулли стал соломинкой, за которую можно было ухватиться.
И Флоренс ухватилась.
– Пансион Святой Марты. – Она повернулась к соседке по столу. – Я появлялась в городе на праздниках и каникулах, но…
– Но были слишком юны, чтобы показывать вас свету. – Леди Тулли понимающе закивала и добавила, обращаясь уже к сэру Эдварду: – Оливер Силбер коварно скрывал от нас всех настоящее сокровище! – произнесла она заговорщическим шепотом. – Но ничего, милая, впереди еще половина лета и целая осень, надышитесь свежим воздухом, а там и зима! Праздник Перехода, коньки и…
Она говорила что-то еще, обещая развлечения и яркую жизнь, но Флоренс потеряла нить разговора, совершенно бессмысленного, и рассеянно огляделась. Леди Тулли, видимо, хотела ее приободрить, но получилось наоборот: она лишь напомнила, что времени у Флоренс не очень много, свобода закончится в день ее совершеннолетия, так толком и не начавшись.
Было бы невежливо обижать добрую, правда добрую женщину, поэтому Флоренс пробормотала в ответ что-то такое же бессмысленное и посмотрела не на свою тарелку, а на человека напротив.
Лорд Дуглас тоже смотрел на нее. Впервые, кажется, со знакомства в парке. Огни свечей отражались в его глазах, как лукавые искорки.
Он улыбался – Флоренс казалось, что улыбался ей, а не просто так.
Когда их взгляды встретились, лорд Дуглас улыбнулся шире, и сердце Флоренс ухнуло вниз. Прежде ей никто так не улыбался, а еще казалось, что она взяла и украла эту улыбку, этот взгляд и даже это место у Дженни.
Сестра сидела через трех человек от лорда Дугласа, на той же стороне, и была лишена радости видеть его. Разве что будет то и дело высовываться.
Флоренс посмотрела на Дженни украдкой – та была занята беседой, которая, кажется, доставляла ей удовольствие.
– Принесите мисс Голдфинч лимонад, будьте добры, – спокойный, ровный голос рядом отдал распоряжение слуге.
И тут же бокал вина, который стоял рядом с Флоренс и к которому она не решалась притронуться, убрали, а его место занял бокал с водой и долькой лимона. Флоренс с удивлением посмотрела на сэра Эдварда. Тот смотрел прямо перед собой.
– Что вы делаете? – прошептала она.
– Вы выглядите так, что я не рискнул бы давать вам что-то крепче чая, мисс Голдфинч, – ответил сэр Эдвард таким же шепотом. – И вы не едите. Не хотелось бы лезть не в свое дело, но это волнение дебютантки или что-то другое?
Она осторожно, словно серебро могло обжечь ее, как фею или злую колдунью, взяла в руки нож и вилку.
– Вот, так лучше, – улыбнулся сэр Эдвард.
Будь Флоренс чуть бойчее и не настолько сбита с толку, она бы, пожалуй, улыбнулась в ответ и подхватила нить беседы – легкой, ничего не значащей, но самую малость напоминающей флирт. Но она засмущалась, потому что улыбка у сэра Эдварда была какая-то слишком уж открытая. Как у кузена Бенджи. Или как у отца Флоренс. И совсем не как у лорда Дугласа.
Тот будто угадал ее мысли.
– Вам повезло, сэр Эдвард, – сказал он вдруг. Достаточно громко, чтобы и леди Тулли навострила уши. – Мисс Голдфинч – замечательная соседка.
Он подмигнул Флоренс, как заговорщик, и продолжил все с той же лукавой улыбкой.
– Только очень уж молчаливая. Ни разу не слышал от нее фразы длиннее «и вам доброго дня, сэр, спасибо, сэр», – сказал он нарочито тонким голоском. – Но молчаливость девицы, я слышал, почитается за добродетель.
Седой господин рядом с ним хохотнул.
– Да, некоторым правда лучше помалкивать, – проскрипел он, ковыряя вилкой утиную ножку.
Флоренс показалось, что со стороны леди Тулли повисло странное, тяжелое молчание. Настолько тяжелое, что у самой Флоренс вдруг встал комок в горле и захотелось сбежать и оказаться подальше отсюда.
– А добродетель джентльмена разве не в том, чтобы вести партнершу – что в танце, что в светской беседе? – мягко спросил сэр Эдвард, выждав короткую паузу. Голос его звучал тихо, и, к радости Флоренс, никто больше на них не обернулся.
Всеобщего внимания она, пожалуй, безболезненно бы не пережила.
– Впрочем, я считаю, что искусство беседы, как и искусство танца, не привязано к полу. – Сэр Эдвард взял бокал с вином и приподнял его, как делают, желая произнести тост. – Куда важнее тонкий ум и чуткое сердце, ну и опыт, без сомнения. А опыт обычно рождает милосердие. С вашего позволения, лорд Дуглас, мистер Брюс, мисс Флоренс, – он подался вперед, – дорогая леди Тулли, и с вашего тоже, выпьем за опыт и милосердие!
– Туше, – с усмешкой сказал лорд Дуглас и тоже поднял бокал.
Флоренс посмотрела на Дженни – та застыла с вымученной, искусственной улыбкой, обращенной к собеседнику. Взгляд же устремился в их сторону, к лорду Дугласу, – жадный и злой. На Флоренс она, к счастью, не смотрела, словно кузина была для нее пустым местом.
Все шло своим чередом. Слуги поменяли блюда. Перед Флоренс появился новый бокал с лимонадом, а перед ее соседями – новая порция вина. Дядюшка произнес короткую речь – ничего особенного, просто еще одно приветствие, вежливое и сдержанное. Леди Кессиди рядом с ним улыбалась с непонятным превосходством. Видимо, гордилась собой.
Флоренс сидела тихо, как мышка, и открывала рот только затем, чтобы положить в него еще кусочек еды – или сделать вид, что положила, потому что вскоре наелась. Очень хотелось встать из-за стола и не тратить время, но, конечно, это было невозможно: званые ужины существовали не ради еды, а ради совсем других вещей. Поэтому Флоренс осторожно рассматривала гостей, то и дело возвращаясь к лорду Маккензи.
Тот, казалось, не обращал на нее внимания. Он не обращал внимания ни на кого, кроме дяди Оливера и леди Кессиди, и вообще выглядел так, словно все происходящее нравилось ему не больше, чем самой Флоренс.
Может быть, он привык к числам и конторским книгам или к заумным юридическим документам – Флоренс знала, как они косноязычны, потому что читала некоторые письма и отчеты в обители. А к людям не привык, и для него этот ужин похож на птичий базар. Бенджамин, правда, говорил про лорда Маккензи другое: мол, тот жестокосердный скряга, злобный старик, в доме которого зимой не топят нигде, кроме покоев хозяина. И еще будто лорд Маккензи любит охоту, свирепую, кровавую, и в его поместье в соседнем графстве одно время каждую осень пропадали люди, домашние кошки и бродячие приходские псы. Но это слухи, уточнял Бенджи, верить им не стоит. Люди о богачах вообще всякое говорят.
Сейчас Бенджамин был где-то на другом конце стола, Флоренс не видела его, только слышала иногда голос и смех.
– Вы отличаетесь от сестер, – сказал вдруг сэр Эдвард тихо, не для всех – для одной лишь Флоренс.
Она вздрогнула, испуганная тем, что кто-то заговорил с ней, и не просто кто-то, а взрослый богатый лорд с золотой вышивкой на рукавах сюртука. Стоило ответить. Флоренс судорожно пыталась придумать достойную реплику, чтобы сэр Эдвард ни в коем случае не решил, что она флиртует или напрашивается на комплимент. Вот уж это она успела заметить в знакомых девицах! Почему-то подобное всегда вызывало неприязнь.
Флоренс подняла голову и смогла выдавить из себя только:
– Простите?
Сэр Эдвард улыбнулся и отвел взгляд.
– Силберы все белой масти, – сказал он. – А вы рыжая. Я бы сказал, золотистая, а не серебряная. И глаза у вас не как замерзшее озеро, а как добрый крепкий бренди.
Он бросил это легко, будто о погоде говорил, но Флоренс почувствовала, как краснеет. Леди Тулли осторожно сжала ее предплечье – и стало легче.
– Мисс Голдфинч, видимо, пошла в отца… – предположила она, и сэр Эдвард заинтересованно приподнял одну бровь.
Смотрел он на Флоренс. Она кивнула:
– Все так, милорд.
– Голдфинч, – произнес он тихо, словно уловил что-то знакомое и сейчас пытался вспомнить. – Голдфинч, рыжий. Я слышал о Томасе Голдфинче! – оживился он. – Талантливом пейзажисте из Эйдина. Один мой добрый друг любит его работы. Уж не…
Флоренс покраснела окончательно.
– Неужели?
– Сэр, я…
– Томас Голдфинч? – переспросил лорд Дуглас, пожалуй, громче, чем следовало. – У которого жена сошла с ума из-за его опытов в алхимии? Я слышал, она была…
Сэр Эдвард посмотрел в его сторону так, что на миг показалось, будто воздух стал тяжелым, а свет померк. Лорд Дуглас осекся и замолчал, но в его глазах читалось неистовое любопытство, и он смотрел на Флоренс уже иначе. Не как на прелестную дурочку, приложение к сестрам, за одной из которых он явно ухаживал, а как
