– Кьяра, все прошло, успокойся, магистр Самюэль больше не будет атаковать. Пожалуйста, успокойся. И призови тингу, мы тебя не обидим. Пожалуйста, Кьяра, все хорошо, смотри, я обещаю, что тут на тебя никто больше не нападет и не причинит зла.
Ага, как же, пока Киш подает сигнал тревоги, что бы вы мне ни говорили, не успокоюсь. Фир выдрессировал на уровне рефлексов доверие тингу, так что, безвариантно, хитрый эльф.
И тут прозвучал сильный хлопок, комнату на несколько мгновений заволокло дымом. А потом я увидела Фира. Он стал аккуратно подходить ко мне.
– Кьяра, маленькая моя, это я, посмотри на меня, ты меня узнаешь? Вижу, что узнаешь, это действительно я. Вот, смотри: Киш на меня не рычит. Киш, иди ко мне. Ну вот, мышонок, видишь, он меня признал, вот так, опусти их. Ты – молодчинка.
Мышонок…, мышонок? Фи-и-ир-р-р, я сосредоточилась, действительно Фир, и Киш рядом крутится. Темнота и безразличие стали спадать. Фир, он тут. Он пришел. Нет, нельзя…
– Покажи-и-и-и, – прошипела я.
– Молодец, малышка, вот смотри, видишь – я это, мой браслет, смотри, я сейчас капну на него кровью, и он засияет, помнишь, как я тебе раньше показывал, ну вот, смотри, – он сиял. Его родовой браслет сиял! Это действительно Фир!
– Фи-и-и-и-ир-р-р-р-р, – кинулась я к эльфу на шею, и он привычно меня подхватил и обнял.
– Ну, мой золотой мышонок, ну не плач, все уже хорошо, все закончилось, я тебя не дам в обиду. Ну, не плач, не нужно, смотри, как ты испугала магистров и профессора. Ну, перестань, малышка. Вот, выпей, мышонок. Выпей.
Он мне подсунул фляжку с каким-то резким запахом. Выпив напиток из которой, я практически сразу уснула.
Проснулась я на следующий день ближе к обеду. Глаза открылись с трудом. Яркие и радостные солнечные лучики пробивались сквозь аккуратно вышитые шторки, заигрывая с моими ресничками. Под потолком где-то, летала муха. А на улице было слышно, как поют птицы, радуясь новому дню.
Обыкновенный летний день, такой же, как и многие другие до него. Вот только так плохо я себя еще не чувствовала ни разу.
Голова раскалывалась, а в глаза будто насыпали песка, горло першило и требовало вливания жидкости, причем, все равно какой, главное похолоднее и побольше, а когда я попробовала пошевелиться, то еще и жутко затошнило.
– Привет, мышонок, сейчас подлечу, не шевелись, сейчас все пройдет, – Фир вскочил с кресла, стоящего возле окна и подошел ко мне, сел аккуратно на кровать, а потом приобнял, и поцеловал меня в висок. Мне сразу стало легче – все прошло, но шевелиться все равно не хотелось. Было так приятно – сидеть вот так.
– Спасибо, Фир.
– Не за что, малышка, не за что. Я так за тебя волновался, мышонок, так волновался… – Фир прижал меня к себе еще сильнее. – Никогда бы себе не простил, если бы с тобой что-то случилось… Я приехал, а там все выжжено, я уже подумал, что тебя… что они…
Фир еще сильнее сжал меня в объятиях, мне даже стало больно.
– Фи-и-ир, задушишь… – прохрипела я.
– Извини, мышонок, – растерянно сказал он и чуть ослабил объятия, больно уже не было, но шевелиться все равно не выходило. – Расскажи мне, – совсем тихо попросил он меня, наверно, если б не сидела так близко, то и не услышала бы ничего.
– Они пришли почти сразу, как ты уехал… Сначала – это были наши знакомые, которые почему-то не заходили к нам во двор, а просили выйти к ним, бабушка не разрешила, а потом там собралось почти все село. Они все просили, требовали, угрожали… Вот только никто из них не смог зайти к нам. А бабушка, – я тяжело вздохнула. – Она не разрешала мне выходить за забор, а потом, вообще, не разрешила мне выходить из дому, кушали мы и пили только то, что было в подвале. Представляешь, у бабушки в подполье был подвал с секретным выходом. А потом мы смешивали шиповник с жасмином и солью, и с бабушкой сыпали под забором, и еще какие-то знаки, и они потом светились, а еще мы стали вечером стрелять из лука, что ты подарил в тех, а они превратились в каких-то страшных монстров. Бабушка сказала, что они не виноваты, что они борются… а потом бабушка меня разбудила, собрала сумку и отослала через подземный ход. Я шла, и шла, и шла… я так устала… но бабушка не разрешала останавливаться до пещер. А потом было озеро… оно было такое холодное-холодное, как зимой в колодце вода, а потом пещера… наконец, пещера… Там я заснула… И увидела, что с бабушкой случилось. Было так больно-больно… а потом вдруг стало как-то спокойно… и тихо… и тепло… и я проснулась… А она умерла… она ведь умерла? А я не могу… не могу… плакать.…Почему я не могу плакать я, наверно, очень плохая, что не могу о ней плакать… – Фир поцеловал опять в висок, и мы так посидели какое-то время, я продолжила. – Пещера была очень темная, даже со светящимся камнем нельзя было рассмотреть, что находится на расстоянии вытянутой руки, мне казалось, что она бесконечная. Все время держалась правой рукой за стену, как мне и сказала бабуля. Когда я вышла оттуда – у меня на пальцах не было кожи… Она стерлась… Было так больно идти и вести все время пальцами по стене… И нельзя было останавливаться… Бабушка сказала идти… И я шла… так долго шла… а Киш кусался… а потом, я вышла в лес, было очень больно смотреть на свет после темноты, и я еще день привыкала к свету. В лесу было хорошо и спокойно, да и Киш все время мне помогал: ловил что-то покушать или выводил к воде. А потом я вышла к морю. Ты видел море, Фир?… Оно такое… такое… такое большое… кажется, что тебя, по сравнению с ним, очень мало… или что ты совсем не существуешь, а есть только оно, большое-пребольшое.
А потом, в городе… их так много и все шумят… толкаются, они специально толкаются… Фир, они специально, ведь да? И Киш все время крутился, и очень хотелось почесаться, но ты не разрешал, и я… я… терпела. А потом, я пошла в Школу. А они сразу узнали, что я пришла из-за гор… и темнота, и те эльфы, они что-то сделали, и им кто-то сказал, они догадались, что ты меня учил, и начали расспрашивать, а потом одному стало плохо, и его увели, и тот, с золотыми глазами что-то сделал, и Киш выпрыгнул, и начал рычать. А я… я… я почувствовала, как что-то горит внутри, и становится так жарко… и его становилось все больше, и больше… мне казалось, что оно захватило меня, и я вся в огне горю… и это не я, и меня уносило куда-то в темноту. Мне так страшно было, а потом я услышала тебя и… и… я испугалось, что тебе будет плохо… что огонь перекинется на тебя, и тебе тоже будет больно…
В конце рассказа я уже сидела у Фира на руках и ревела, а он гладил меня по голове. Не знаю, сколько я так просидела и проплакала, но когда я успокоилась – туника Фира была вся мокрая, начиная с плеча, где я и ревела так сильно. А Киш пытался все это время втиснуться между нами, и утешить меня или Фира. Но это у него не особенно получалось, так что нам доставались попеременно от Киша касания шершавого язычка к рукам. Мой хороший Киш прекрасно чувствовал, что мне плохо, да и что Фир чувствует он, наверняка, тоже понял. Иначе, тому не перепало бы утешительных ласк от тингу.
