– Вот как? – удивляюсь я. – А что же там еще можно делать?
– Можно общаться с приятными собеседниками. Можно гулять в саду под луной и слушать пение соловьев. Во дворце очень красивый сад. Кстати, на его содержание действительно требуются немалые средства. Надеюсь, после прогулки по его аллеям вы не попеняете мне на расточительство.
Мне кажется, или он на что-то намекает?
– Что такое, ваша светлость? – он огибает стол и направляется в мою сторону. – Разве вы не это имели в виду, когда намекали на сокращение расходов? Ну, же признайтесь – ведь ваше предложение касалось и статьи, которая связана с известными только мне потреблениями?
Я чувствую трепет в груди. Откуда он узнал? Нет, граф ни за что не сказал бы ему об этом – он даже не осмелился бы произнести такое вслух. Значит, нас подслушивали. В ведомстве месье Амбуаза есть шпионы короля. Хотя их даже шпионами назвать нельзя. Уверена, его величество полагает, что он имеет право знать обо всём, что происходит в Тодории.
– Неужели, сударыня, вы хотите лишить меня тех маленьких удовольствий, которые делают человека счастливым? – он останавливается в одном шаге от меня, и мне становится трудно дышать.
– Нет, ваше величество, конечно, нет, – бормочу я, пытаясь убедить себя сделать шаг назад. – Ну, разве что на какое-то время. И я вовсе не покушаюсь на то, что действительно важно.
Он смотрит на меня так пристально, что я совершенно теряюсь.
– Вы не считаете важным внимание тех милых дам, что меня окружают?
Я не удерживаюсь от смешка:
– Неужели вы думаете, что эти милые дамы не будут уделять вам внимание бескорыстно?
Я говорю это и тут же осознаю, что это не просто глупо, но и опасно. Я разговариваю с его величеством как с ровней – я не привыкла к сословным различиям.
Но, кажется, король и не думает обижаться. Напротив, в его темных глазах появляются искорки.
– Думаю, ваша светлость, вам придется подать им пример.
– Что, простите? – бумаги выскальзывают у меня из рук и разлетаются по полу.
Но его величество не обращает на это никакого внимания.
– Вы позволите мне называть вас по имени? – голос его становится мягким и сладким, и я уже не уверена, что прежде слышала в нём металлические нотки. – Я надеюсь, Элен, мы станем с вами большими друзьями.
22. Его Величество – шпион?
Я всё-таки делаю шаг назад.
– Простите, ваше величество, боюсь, я не вполне вас понимаю. Надеюсь, это была всего лишь шутка, и вы не имели в виду ничего предосудительного. Я хотела бы, чтобы наше сотрудничество было основано исключительно на финансовых интересах Тодории, о которых, простите, вам следовало бы задуматься куда раньше.
Я понимаю, что подобное поведение недопустимо в разговоре с королем, но у человека из двадцать первого века (если он, конечно, не англичанин) практики общения с монархами не так много.
Мой собеседник мрачнеет и тоже отступает назад.
– Вы считаете меня виноватым в том, что происходит в Тодории?
Странный вопрос. А кого считать виноватым? Зарвавшихся министров? Простой народ? Иностранных шпионов? Уверена, если бы его величество вел себя по-другому, многих проблем страна могла бы избежать.
Но вслух я говорю другое:
– Кто я такая, чтобы судить о вашей вине, ваше величество?
– Да, вы правы, – он уже не смотрит на меня. Он смотрит в окно. – Мне было семь лет, когда я впервые услышал, как моего деда обвинили в расточительстве. Это вышло совершенно случайно – я уснул за ширмой в кабинете, и взрослые не заметили меня. С моим отцом тогда разговаривал первый министр Тодории. Он сказал, что если его величество устроит летом еще несколько балов, то будет нечем выплачивать жалованье солдатам. Тогда я впервые задумался о том, чего стоят эти милые развлечения. Министр пытался убедить моего отца попытаться образумить короля. Но дед был не из тех, кто слушает чужие советы. Он любил лошадей. А бабушка любила драгоценности – к каждому платью у нее был свой дорогой гарнитур. Знаете, сударыня, они могли закончить так же, как Людовик Шестнадцатый и Мария-Антуанетта, просто в Тодории не нашлось тех, кто открыто выступил бы против них.
В его голосе слышится боль. Должно быть, эти детские воспоминания тревожат его до сих пор. Но тогда я тем более не понимаю, почему он решил уподобиться тому, чьи ошибки так ясно осознает.
– Когда к власти пришел мой отец, государственный долг страны уже превышал ее годовые доходы, но я надеялся, он сможет вытащить Тодорию из долговой ямы. Он был разумным и весьма неприхотливым человеком. Он как раз не любил балов. И поначалу его политика не вызывала никаких нареканий – он сократил расходы двора и был полон желания расплатиться с долгами. Вот только способ он выбрал неправильный. Он всегда считал, что в горах Тодории таятся несметные сокровища, и когда крестьянин нашел в пещере большой золотой самородок, отец словно обезумел. Он был уверен, что найдет залежи. Рудники стали его наваждением. Он снова стал занимать за границей.
– Вы не пытались его остановить?
Он по-прежнему стоит, повернувшись ко мне спиной. Наверно, ему так проще говорить. Хотя на самом деле он мог бы вовсе этого не делать. Зачем ему оправдываться? Тем более, передо мной?
– Это было невозможно. Он не слушал ни меня, ни членов государственного совета.
А я понимаю – он пытается оправдаться не передо мной. Перед собой.
– Должно быть, вы хотите спросить, сударыня, почему же я сам, став королем, пошел по стопам своих предков? Это хороший вопрос. Но, думаю, ответ на него вас удивит.
Он, наконец, поворачивается. Он выглядит усталым и совсем не похож на того блестящего и уверенного в себе человека, каким предстал передо мной в первые минуты нашего знакомства.
– Так вот, сударыня, – я не пытался изменить привычный уклад жизни королевского двора и моих приближенных и предотвратить финансовый крах Тодории потому, что полагал, что большая часть долгов будет списана после того, как Тодория присоединится к Франции.
Что? Месье Амбуаз приглашает меня сюда, чтобы попытаться это предотвратить, вычислив французских шпионов, а сам король не видит в этом ничего дурного?
– Да, правда такова, что если бы во Франции удержалась монархия, мы бы уже стали частью этой страны. Я вел переговоры с Людовиком Шестнадцатым – пытался выторговать для нас как можно более выгодные условия. Может быть, вы не поверите мне, но я думал не о себе – о народе. Не только наших дворян, но и крестьян должны были освободить от тех самых налогов, которые так волнуют вас, на весьма длительный срок.
Я не верю своим ушам. Он был готов отказаться от короны ради привилегий для своих подданных? Нет, тут что-то не то.
Он понимает мои сомнения.
– Не верите в мое бескорыстие, сударыня? Ну, что же – ваше право. Я и без того уже слишком много вам рассказал.
Но я уже думаю о другом.
– Простите, ваше величество, но после вашего рассказа я не могу не задать вам еще один вопрос – хотите ли вы, чтобы Тодория хотя бы попыталась рассчитаться с кредиторами? Иначе всё, что я стараюсь сейчас сделать, не имеет никакого смысла.
Он отвечает, не задумываясь:
– Да, сударыня! Сейчас – хочу!
Он быстро идет к дверям, и я понимаю – наш разговор окончен. Но на пороге он оборачивается:
– Приглашение на бал остается в силе.
23. Мадам Легран
Я выхожу на улицу в совершенном смущении. Я не понимаю, как должна вести себя в подобных обстоятельствах. Мой наниматель – месье Амбуаз. Именно он заплатил Вересову. Должна ли я рассказать ему о том, что узнала от его величества? Король не брал с меня слово держать нашу беседу в секрете.
И всё-таки я решаю молчать. Интересы его величества и графа Помпиду сейчас совпадают, и этого пока достаточно. Я буду работать над тем, что мне поручено – даже если шансов на успех не так много.
Я задумчиво бреду по булыжной мостовой. Лакей передал мне, что граф будет дожидаться меня в своем министерстве. «Это в двух шагах отсюда, ваша светлость. Я провожу вас, если вам будет угодно». Но от сопровождения я отказываюсь. Я помню, где находится министерство королевского двора. Тем более, погода на улице прекрасная.
