берцы не добавляют облику дерзости, а лишь подчёркивают узкие лодыжки.
– Прости, – смягчил тон Берен. – Не хотел обидеть.
Тари покачала головой: «не обидел», но неловкого молчания, беспокоившего совесть Берена, не прервала.
– Мы читали её по вечерам. С мамой, – голос подвёл Берена и чуть осип. – По очереди: сначала она мне, потом – я ей. Каждый по главе. Однажды нас прервали… Она спрятала меня в кладовке, но вызвать зачистку не успела. Через дверную щель я видел, как её убили. И до утра ждал не шевелясь, пока твари перекинутся обратно. Всё это время я сжимал в руках «Волшебника…». И потом много лет продолжал таскать с собой как талисман. Но перечитать так и не смог.
– Вот чёрт… – эхом отозвалась Тари. – Сколько тебе было?
– Десять.
Девушка замолчала, опустив взгляд, и Берен сквозь собственную растревоженную боль вдруг ощутил, как в Тари всколыхнулось что-то густое и тёмное, словно нефть, комом подступило к горлу девушки, а в самом Берене отозвалось душной горечью.
– А мне – двенадцать, – заговорила Тамари, не поднимая глаз, – когда соседская девочка перекинулась и влезла в наш дом, выбив стекло. Родителей не было, а сестра со своим тогдашним ухажёром – будущим отцом Эли – бросились наутёк, забыв обо мне.
Фургон вильнул, Берен сжал руль так, что побелели костяшки пальцев.
– Я была в детской и слышала, как грапи пробралась в комнату. В темноте мы не видели друг друга, но точно ощущали присутствие: она – еды, я – смерти. – Тамари замолчала.
Где-то внутри – и Берен уже не мог разобрать, где – то ли в сердце, то ли в голове у него разрасталась удушающая вязкая тьма. Он словно сам на миг стал той двенадцатилетней Тари, которая вдруг со всей чёткостью осознала: никто не пришёл её спасти. И уже не придёт. Никто её не спас – вот так вот всё и закончится. И необъятный ужас затапливал маленькую тщедушную фигурку с двумя чёрными косичками, сжавшуюся в комочек на полу между спинкой кровати и комодом…
Воспоминания пульсировали в голове Берена, словно кровь под прижимающими рану пальцами, заполняли всё его существо. Воспоминания, пропитанные кровью, её в них слишком много, она везде – и капает ему на руки ещё откуда-то сверху. «Не отпускай, что бы ни случилось…»
– Тварь оставила мне шрам, – продолжила девушка. – Метку. Памятку. Она бы убила, если бы солдат из зачистки в последний момент не закрыл меня собой. И не всадил в неё с десяток пуль. Она была маленькой, и ей хватило…
«Всё будет хорошо, слышишь? – стучало в висках Берена – не отключайся!»
Вот откуда связь. У них общая «памятка», одна на двоих. У Тамари – под рёбрами. У него – на лице и предплечье. И сейчас шрамы горели огнём, а тьма продолжала разрастаться и в нём, и в Тамари, затапливая обоих. Берен судорожно вдохнул – он уже почти захлёбывался этой тёплой густой субстанцией, но остро ощущал, что в его теле – лишь малый отголосок того, что происходит в душе Тамари.
– Тормози! – выдавила она.
Девушка дышала часто и неглубоко, лицо её было бледным и застывшим, лишь острый излом чёрных бровей выдавал внутреннюю боль и отчаянную попытку держать её под контролем.
– Тормози! – повысила голос Тамари, и Берен съехал на обочину.
Девушка выскочила из машины, отбежала на пару шагов и упёрлась ладонями в сосновый ствол, низко склонив голову. Водопад тёмных мягких локонов скрыл её лицо, но и не видя её глаз Берен отлично понимал, что она сейчас переживает. Это текло по его венам раскалённым оловом, жгло изнутри, душило, и хотелось заорать во всё горло, запрокинув голову вверх, чтобы с рвущим связки воплем выпустить всю эту тьму.
Но этот мрак ему не принадлежал. Он клубился в Тари, терзая её ещё больше, чем Берена. И тут егерь понял, – не умом, но каким-то внутренним чутьём, – что необходимо, жизненно необходимо забрать его у девушки, забрать и выпустить вон. Только так можно справиться с этим кошмаром: став его хозяином, носителем. Власть над ним появится только тогда, когда ужас станет своим собственным, да и переживать свои страдания Берену было бы легче, чем разделять чужие, неуправляемые.
Он сам не понял, как это случилось. Даже не заметил, как вышел из фургона, как догнал Тари и привлёк её к себе, обняв большими ладонями её лицо. Он очнулся только тогда, когда его губы коснулись её губ, слегка их приоткрыли, и в Берена хлынула невидимая солёная чернота.
Произошедшее не было поцелуем, и Тари ощутила это сразу. Они оба застыли, соединившись губами, и Тамари чувствовала, как ослабевает мучительная обжигающая теснота в груди, исчезает из горла густой, пропитанный солью и горечью ком, и вот она уже может сделать вдох, хотя секунду назад ей казалось, что так и умрёт от удушья, беспомощно хватая ртом воздух.
Берен не чувствовал ни её губ, ни даже собственного тела. Он стал двенадцатилетней девочкой, переполненной болью и страхом. Он лежал на полу своей комнаты в луже горячей крови, чьи-то руки прижимали рану пониже груди, но казалось, что рана везде, всё тело стало сплошной кровоточащей раной. В темноте лицо спасителя не разглядеть, но голос мужской, и воображение дорисовывает то, что так хочет увидеть Тари: тонкие черты светленького семнадцатилетнего юноши. «Я не Сол» – говорит ей голос, но девочка не верит. Кто же ещё может быть её спасителем, как не тот, кого она так безнадёжно, так не по-детски глубоко любит вот уже два года! Любит чистой, самозабвенной, безответной любовью. Ведь то, что он её не спас, не пришёл ей на помощь, было бы куда страшнее твари, притаившейся в темноте её спальни. Но он не бросил её. Не бросил. Хорошо, что она успела узнать об этом…
«Да сколько тебе повторять: это был не я! – кричит на Тари, чьими глазами смотрит сейчас Берен, тот же юноша, но уже лет на пять старше. – Мне стыдно и больно, что тогда всё получилось именно так, но я не тот, Тари! Не такой, как ты считаешь! Ты придумала себе кого-то и любишь его, не меня! Прекрати себя обманывать! Прекрати ждать от других больше, чем они могут тебе дать! Я не вернулся за тобой в тот вечер. И мне чудовищно стыдно, но я вряд ли нашёл бы силы вернуться, если бы всё повторилось вновь. Прости».
«А если бы вместо меня была Асинэ́?» – спрашивает слабый и охрипший, дрожащий голос.
«Ты не Асинэ, – произносит мужчина и вдруг спохватывается, понимая, насколько безжалостно звучат его слова. – Я люблю тебя, Тари, – обжигает, словно удар невидимого хлыста, – но не так, как ты этого хочешь».
Берен выпустил её лицо из своих ладоней, отстранился от её губ, унося с собой – унося в себе – всю эту прогорклую тьму. Он успел отступить в сторону и отвернуться, и мрак вырвался из него с желудочным спазмом, покинул тело вместе со скудным обедом. Постепенно вернулось зрение, вновь зажглось августовское солнце, а лес вокруг наполнился привычными звуками. Берен осторожно разогнулся, придерживаясь одной рукой за дерево.
– Что это у вас тут происходит?
На дороге у фургона стояла заспанная Эльса с осоловевшим, зевающим во всю пасть Максом в охапке.
– Даже не знаю, что и сказать, – не отрывая ежевичных глаз от Берена, прошептала Тамари.
Глава 9
Дальше ехали в молчании. Тари, положив локоть на опущенное окно, нервно перебирала пальцами, словно играла на флейте, потом сцепила руки в замок. Её так и тянуло дотронуться до своих губ, но останавливало то, что Берен заметит. Тем временем с губами было что-то не так: они стали какими-то непривычными, будто чужими, пряно-дымными на вкус. Она не чувствовала этого во время «не-поцелуя», но сейчас ощущение его губ на её губах настигло и неотвязно преследовало. В голове творился ещё больший кавардак, – такой, что страшно было даже заглядывать в собственные мысли, поэтому Тамари пыталась сосредоточиться на вещах более понятных и приземлённых: чужом лесном запахе с нотками мускуса и бензина, исходящем от собственной кожи.
– Как ты это сделал? – наконец спросила она.
Берен покосился на девушку единственным глазом. Отрицать что-то было бесполезно: оба понимали, что он каким-то образом забрал её боль. Вот только Берен сам не знал – каким.
– Ты думал, я перекинусь? – задала она следующий вопрос, так и не получив ответа на первый.
Берен покосился на неё ещё раз, и теперь во взгляде промелькнуло
