Мы просмотрели его нападение на Манхэттене.
Мы просмотрели всё, что он испытал, пока думал, что я мертва.
Под конец мы плавали в таком количестве света, что мне казалось, будто я полностью погрузилась под воду.
Я определённо чувствовала себя одурманенной.
Он тоже ощущался одурманенным.
Когда мы закончили последнее воспоминание, которое хотели увидеть, он поцеловал меня, и я осознала, что не могу притянуть его достаточно близко. Даже чувствуя себя так, будто затерялась внутри него, я одновременно поражалась и раздражалась из-за реальности наших физических тел.
Мы целовались, лёжа на тех шкурах, и Ревик обхватил руками мою спину и талию, устроившись между моих ног, массируя мой позвоночник пальцами. В его груди зародился звук, который, клянусь богами, напоминал настоящее низкое урчание.
Затем, подняв голову, он попросил меня о сексе.
Он попросил меня снова ещё до того, как я успела ответить, простонал эти слова мне на ухо, сжимая мою задницу ладонью, массируя моё бедро, обхватив ладонью колено, запустив пальцы в мою киску. Когда он вжался в меня своим весом, крепче целуя в губы и притягивая светом, я осознала, что отвечаю в его сознании, посылаю ему образы, пока у него не перехватило дыхание, и в его груди не зародился стон.
Мы оба действовали ужасно неуклюже, ослепнув от боли.
Сам секс, наверное, со стороны выглядел комично отчаянным.
Я массировала его член, изучая его руками ещё до того, как Ревик полностью приподнялся. Нам обоим пришлось приложить усилия, чтобы расположить его как надо. Мы оба были настолько не в себе, что едва осмысливали последовательность действий, которые пытались совершить.
К тому времени Ревик наполовину удлинился. Я не позволила ему остановиться. Я даже не позволила ему подождать несколько секунд, чтобы попытаться взять себя в руки. Из-за этого было больно, но мы и тогда не остановились. Мы даже не сумели замедлиться.
Он резко вошёл в меня до упора и полностью удлинился.
Мы оба снова ослепли от ощущений.
Я не помню, чтобы секс когда-либо ощущался вот так.
У меня и раньше бывали первые разы с ним — не только в той гималайской хижине, но и первые разы после слишком долгого воздержания, или после того, как один из нас сильно изменился, а также тот раз, когда мы зачали Лили, и другие разы, когда было так хорошо, что хотелось кричать.
Даже в сравнении с теми разами это ощущалось иначе.
Я знаю, как это звучит, и насколько слова не соответствуют тому, что я пытаюсь описать, но это ощущалось так, будто я воссоединилась с отсутствующей частью себя. Будто я вернулась к той части себя, без которой провела слишком долго и просто привыкла к дыре в её отсутствие.
Я никогда в жизни не испытывала такого облегчения.
Я никогда не чувствовала чего-то столь простого и в то же время настолько абсолютно истинного.
Я никогда больше не буду одна.
И это не гипербола. Не принятие желаемого за действительное.
Я знала, что это правда. Те часы и дни, месяцы и года, когда я чувствовала себя наполовину отсутствующей, наполовину сломанной, разъединённой… всё это осталось позади.
Мой последний день одиночества остался в прошлом.
Мне больше никогда не придётся иметь дело с данным чувством, во всяком случае, в этой жизни.
Не знаю, насколько сознательно я подумала об этом в тот момент, но там жило такое сильное и непоколебимо сильное знание, что я могла лишь вдыхать его, потерявшись в этом облегчении.
Что касается самого секса, то всё становилось лучше по ходу дела.
Большая часть того первого раза… и второго…
И, может, третьего…
Те разы прошли как будто в тумане.
Я даже не могла разделить их на отдельные события и уж тем более выделить начальные и конечные точки, если не считать выражения лица Ревика, когда он кончал, или ощущения того, как открывалось его сердце, когда я кончала с ним, или после него, или до него. Наш свет настолько переплёлся, что я едва могла понять, что было светом, а что пальцами, языками, его членом, моей киской, его или моей задницей.
Я использовала на нём телекинез — впервые, во всяком случае, в сексе.
От этого он тоже в какой-то момент кончил, вжимаясь в меня всем весом, прильнув к моему лицу и постанывая.
В тот раз я тоже ощутила в нём капитуляцию.
Я чувствовала её большую часть того времени, что он был во мне. Я чувствовала её в том, как он открывался, и никакая его часть не сдерживалась. Я никогда прежде не чувствовала в нём блоки, хоть в его сердце, хоть где-то ещё, но я ощутила их отсутствие, когда они исчезли.
После этого мы трахались чисто для удовольствия.
После этого Ревик замедлился.
Мы оба замедлились, не спеша, проникая так глубоко в свет друг друга, что я реально чувствовала себя одурманенной. Я затерялась в мышцах, костях и коже его тела, в каждой детали его света, в микровыражениях его лица, пока он входил в меня, двигаясь всё вывереннее с каждым толчком. Казалось, я часами витала в этом состоянии, тонула в той грани перед оргазмом, чувствовала в нём так много удовольствия, облегчения и желания, и снова бл*дского облегчения, боли, интенсивности удовольствия… что на долгое время я утратила всякое осознание того, где мы находились.
Я понятия не имею, как долго мы этим занимались.
Я знаю, что это ощущалось очень, очень приятно, чёрт возьми.
Приятнее всего, чем я могла когда-либо чувствовать, приятнее того, каким мог быть секс в моём представлении.
Мы много говорили в процессе всего этого.
Я помню каждое слово, которое он сказал. Я помню каждое слово, которое сказала я.
Я помню, каким важным казалось произнести это.
И всё же я сомневалась, что говорила что-то логичное и связное, во всяком случае, с нормальной точки зрения.
Это неважно, бл*дь. Всё это вовсе не имело значения.
Важно лишь то, что время одиночества прошло.
Оно реально осталось в прошлом.
Глава 49. Финальная война
— Проверьте последние новости на каналах, — мрачно сказал видящий с золотистыми глазами, стирая шёлковым носовым платком красную пыль и пот с лица. — Слава богам, мы хотя бы привезли всех сюда. Но едва-едва. Нам повезло, что мы прибыли именно в это время… и сумели пролететь над всем этим бардаком в Европе так, чтобы нас не подстрелили.
Стиснув зубы, видящий оглядел каменный потолок и стены длинной, похожей на соты пещеры, которую они использовали как командный центр. Он подольше смотрел на тускло освещённый периметр пещеры, нарушаемый колоннами и работающими видящими и людьми.
— …Не то чтобы это спасло нас в конечном счёте, — добавил он на прекси с акцентом. — Gaos arendelan ti' a rigalem. Круг реально замкнулся, не так ли? Мы прячемся в пещерах, как наши Предки, когда за ними пришли толпы людей.
Джон нахмурился, глядя то на Врега, то на незнакомого красивого видящего.
Конечно, он знал, кем был видящий.
Это тот самый скандально известный «Атвар», о котором он слышал, когда ему пересказывали приключения Элли и Ревика в Хорватии и Риме. Высокий, хорошо одетый видящий с золотистыми пятнистыми глазами выглядел усталым, вымотанным, обеспокоенным. Он прибыл буквально несколько минут назад, тогда как его люди заполняли пещеры под Шипроком на протяжении уже двух часов.
— Ты поел? — спросил Джон. — Мы можем принести тебе что-нибудь сюда. Я поручу Джорагу, одному из наших видящих, проследить, чтобы твои люди…
Атвар отмахнулся от него, но послал импульс тепла в благодарность за предложение.
— Нет, брат, — сказал он. — Спасибо, но нет. Я потом что-нибудь найду. Я надеялся поговорить с Мостом и Мечом до того, как займусь такими тривиальными вещами.
Врег и Джон переглянулись.
— Мы прямо сейчас работаем над тем, чтобы вызвать их сюда, — сказал Врег, посмотрев на Атвара. — Как только мы услышали о твоём прибытии, мы сразу послали кого-то за ними. Однако это может занять некоторое время. Они были вне строя несколько дней.
