Последовала пауза.
Затем Ревик медленно кивнул.
— Понял.
Удерживая мой взгляд, он ещё несколько секунд всматривался в мои глаза. Что-то в том, как он смотрел на меня, говорило об одном — он замечает разницу в светах нас обоих. Раньше он настолько затерялся в чувстве вины и боли, что не обращал внимания.
Чем дольше он смотрел на мой свет и на меня, тем сильнее укреплялась его решительность.
После очередной паузы он кивнул во второй раз и сжал челюсти.
Он поцеловал меня в губы, притягивая своим светом, пока я не приоткрыла рот.
Его язык был горячим, когда он углубил поцелуй. Он запустил пальцы в мои волосы, опустив на меня свой вес и придавив меня сильнее, когда я обхватила его руками. Я чувствовала, как его боль становится невыносимой, когда он вновь поцеловал меня, обвив другой рукой мою талию и спину.
Эта боль не ослабла, когда Ревик поднял голову и всмотрелся в мои глаза.
Я снова задышала тяжелее, вздрагивая от собственной боли, подавляя тесноту в груди, пока мои пальцы цеплялись за него.
Глядя на Ревика, на его длинные чёрные волосы, спадавшие с одной стороны лица, на мрачно поджатые губы, я чувствовала, как моя боль усиливается. Он был так красив. Всё в нем притягивало меня, и сейчас эта тяга была как никогда сильной. В некотором отношении я до сих пор не верила, что он вообще хочет меня… и уж тем более, что мы женаты, что у нас есть общая дочь.
После событий прошлого года он снова казался мне абсолютно новой личностью, и я почти нервничала, всматриваясь в его лицо.
Может, я просто видела его более ясно. Может, я осознавала всё то, что не видела в нём ранее так ясно, или что мои предположения о нём были ошибочными.
— Ты готова? — ворчливо спросил он. — Я не хочу больше ждать, Элли.
Посмотрев на него, я кивнула.
Я испытывала лишь необъяснимое облегчение.
Глава 48. Последний раз в одиночестве
Так же, как я была им и проживала те моменты с ним, Ревик был мной.
Находиться по другую сторону было даже более странно.
Это являлось одновременно облегчением и источником чувства вины — ощущать его так глубоко во мне. Мы словно делили одно тело, один свет, одно дыхание в лёгких, один разум.
Я гадала, не сыграла ли свою роль Пещера Снов.
Я гадала, было ли бы это таким же интенсивным в любом случае, или же человеческая магия этого места помогала нам и сейчас, ускоряя процесс, не давая нам уклоняться и уворачиваться от того, что нам надо увидеть и почувствовать, помогая нам покончить с этим раз и навсегда.
В любом случае, проживать всё это с ним почему-то было легче для меня.
Если честно, чувство вины отчасти могло быть связано с этим.
Я знала, что моё присутствие здесь наверняка ничего не облегчит для него, но его присутствие было огромным облегчением для меня. Мне всё равно предстояло заново испытать те десять ужасных месяцев. Мне пришлось вспомнить всё, что я чувствовала, каждую совершенную мной ошибку, каждую идиотскую вещь, которую я сделала и сказала.
Разница в том, что в этот раз мне не пришлось быть одной.
Ревик был здесь, со мной.
Я была не одна, и я это чувствовала. По какой-то причине это сыграло огромную роль.
Да, временами всё равно было пи*дец как тяжело.
Я чувствовала его боль и страх. Я чувствовала его вину за то, что со мной случилось, за то, в какое положение он меня поставил, за то, что он заставил меня сделать ради нас, ради него, ради Лили. Я чувствовала его страх, когда я боролась с Драконом в тех пещерах. Я ощутила проблеск его гордости и изумления, когда он увидел, что я атаковала телекинезом с полной силой, оттолкнула Джема и сама сразилась с посредником.
Я почувствовала его ужас, когда Дракон высвободился.
Я почувствовала его ужас от того, что Дракон сделал со мной потом.
Я слышала его крик, пока он смотрел, как Дракон клеймил меня, и слыша эхо моих криков в тех туннелях под камнем.
Ревик был со мной, пока я сидела за рулем внедорожника, ехала в лагерь и слушала, как Джем орёт на меня, а сама была слишком онемелой, чтобы осмысливать его слова. Ревик был со мной, когда я встретилась с президентом Брукс в том фермерском доме на окраине Денвера. Он был со мной, когда я через несколько часов почувствовала его в Китае с кем-то другим.
Его горе почти ошеломило меня, когда я ощутила его осознание, насколько неудачным был тот момент, в который он позволил другой женщине дотронуться до него.
Для него всё было хуже, потому что я понимала, что он не ожидал этого; его реакция была связана с тем, насколько несчастной, одинокой и раздираемой противоречиями я была, когда он и Лили находились так далеко. Я чувствовала его реакцию на то, как я тянула резину и не начинала отношения с Джемом.
Он ощутил мои угрызения совести из-за оттягивания, ведь я знала, что Ревик ждал, когда я выполню свою часть плана. Я чувствовала его смятение, зеркально вторящее моему в отношении того, как Джем обращался со мной в первые недели, и моё смущение в ночь, когда я попыталась его соблазнить, а Джем выкинул меня из его комнаты.
Я ощущала его озадаченность из-за моего беспокойства, вдруг я никого не сумею соблазнить — не только Джема, а вообще никого — и полностью подведу Ревика, тогда как он рассчитывает на меня.
Я чувствовала, как Ревик реагирует на злость Джема в его адрес.
Я чувствовала его смятение из-за того, что со стороны Джема могло быть ревностью или яростью на Ревика за то, что он поставил меня в такое положение, зная, что я этого не хотела, и что это всё усложнит.
В этот момент я, возможно, впервые ощутила от него сочувствие к Джему.
Смятение Ревика лишь усилилось, когда мы с Джемом начали спать вместе.
Я ощущала его горе, иррациональный жар ревности и страха, даже в тот самый первый раз в моей комнате в Лэнгли. Я чувствовала его злость на Джема из-за вещей, которые он говорил, из-за того, какого секса он хотел, из-за того, как он со мной разговаривал и обращался. Я ощутила его злость на Джема за то, что он заставил меня признаться в желании к нему, заставил сделать даже первый секс интимным. Похоже, сильнее всего его беспокоило то, как Джем вёл меня со мной. Отсутствие уважения, самонадеянность, агрессия… откровенная сексуальность.
Я чувствовала, что это шокировало его.
Не таким он помнил Джема или сексуальность Джема.
Не таким Джем был с ним.
Это его обеспокоило.
Его беспокоило то, как мало там жило мягкости, как мало Джем утешал меня в тот период, хотя Ревик чувствовал, что я в этом нуждалась. Его беспокоило то, каким злым был Джем, как он проецировал эту злость на меня.
И наоборот, Ревика беспокоило то, что Джем относился ко мне как к взрослой, хотя Ревика он никогда не воспринимал как взрослого.
Со мной он обращался как с равной; как с той, с кем можно говорить прямо, грубо, с кем можно спорить, играть, даже бороться за доминирование. Он открылся мне — словесно, своим светом, своими эмоциями; он испытывал меня различными способами, пытался понять, заглянуть под маску, которую я носила перед ним и всеми остальными в те месяцы.
Он слушался моих приказов, даже когда считал их глупыми.
Он был со мной агрессивным собственником, но при этом не деликатничал с моими чувствами или травмами. Вместо этого он бросал мне вызов, намеренно провоцировал меня, атаковал мои проблемы, заставлял посмотреть в лицо этим проблемам и ему самому.
С Ревиком он был более осторожным.
Он также вёл себя как более отеческая фигура.
Я чувствовала, что теперь это сбивало Ревика с толку, заставляло усомниться в себе и в Джеме. Я чувствовала, что Ревик видел угрозу в том, как Джем воспринимал меня. Я чувствовала его страх, когда он осознал, насколько ясно Джем видел меня — возможно, Джем видел меня даже отчётливее, чем сам Ревик.
Когда мы добрались до этапа, где мы с Джемом начали делить свет, тот страх в Ревике сделался парализующим. Он смотрел на нас вместе, смотрел, как мы спорим, трахаемся и сообща проводим операции. Я чувствовала в его свете желание этого, зависть к такой дружбе и товариществу даже сильнее, чем к сексу. Я чувствовала, что ему сложно было не сравнивать себя с Джемом, а также не сравнивать наш брак и мои отношения с Джемом.
