Эстебан хватает плоский камень и бросает в Деза, который даже не дёргается, пока камень пролетает мимо. Я подтягиваю колени к груди, но сбежать от этого разговора можно разве что в лес.
Марго наклоняется ко мне через спальный мешок:
— Ну-ка поведай нам, Рен, затыкается ли Дез, хотя бы когда вы целуетесь?
Я чувствую жар в области груди. Бросаю взгляд на Деза, а тот счастлив быть в центре внимания. Может, Марго задумала какую-то злую шутку и усыпляет бдительность или у неё, правда, очень хорошее настроение, но мне кажется, что она впервые так по-доброму ко мне обратилась.
— Дез никогда в жизни не умолкает, — отвечаю, подражая её шутливому тону.
Он удивлённо моргает, и все взрываются от смеха. Это лучше, чем думать о том, что происходит во дворце, или что там за оружие, или что произойдёт, если король и Правосудие будут использовать его повсюду, от густонаселённых цитаделей до крошечных деревушек. А что если уже? Что если они подожгли Эсмеральдас из-за этого? Что если уже слишком поздно?
Меня выводит из размышлений заявление Марго, что по возвращении в развалины Анжелеса она съест весь сахарный хлеб, что там есть. В этот раз Эстебан не вставляет никаких пессимистичных условий. Вместо этого он предлагает мне свою флягу. Я ненавижу запах агуадульсе, но всё равно делаю большой глоток. Сначала на языке она такая холодная, будто со льдом. А потом горит в горле, оставляя цветочное послевкусие. Я передаю флягу дальше по кругу, даже Саида отпивает немного.
Разговор сворачивает на тему детства, кто по чему скучает. И алкоголь, застревая в горле, горчит ещё сильнее. Дез достаёт из своих вещей любимую пару игральных костей. Он и Марго по очереди бросают их, делая ставки на свои карманные ножи, обувные стельки и монетки песо. Эстебан не играет, потому что не любит проигрывать. Но мы наблюдаем за игрой, болеем за своих чемпионов и разделяем это краткое мгновение веселья.
Я думаю о магии, с которой мы все родились. Это то, что нас объединяет и определяет мория в мире, где земли наших предков больше нам не принадлежат. Когда Мемория была насильно включена в состав Пуэрто-Леонеса, семьи мория расселились по всему королевству. Мы должны были стать леонесцами, но из-за магии мы всегда живём обособленно. Иллан говорит, что некоторое время удавалось поддерживать мир. Эстебан с семьёй переехали в южные тропики Кресченти. Семья Саиды никогда не покидала родной Захары. Родные Марго занимались рыболовством в Риомаре. Дез и я родились недалеко от столицы. Я ведь не могу скучать по месту, где меня предали, верно?
— Вас когда-нибудь страшила мысль о том, что будет, когда война закончится? — спрашивает Эстебан, лёжа на спине. Его длинные пальцы отбивают ритм на животе. — Вот мы выиграем, а оружие попадёт в неправильные руки? К кому-то хуже, чем король Фернандо. Что если мы отрубим голову льва, а это ничего не изменит?
Марго закатывает глаза, а Саида отвечает:
— Можно нам немного помечтать, а, Эстебан?
Губы растягиваются в печальной улыбке, он ничего не отвечает. Я хочу признаться, что разделяю его страхи, но решаю оставить это при себе.
— Расскажи ещё, Саида, о чём ты мечтаешь, — говорит Дез, подмигивая ей. — Не обо мне ли?
Эстебан хмурится, а Марго чуть ли не давится агуадульсе. Саида запрокидывает голову назад и оглушительно смеётся:
— Конечно, о тебе! А сколько песен я посвятила…
Дез тут же оживляется, хотя никто и не купился на слова Саиды.
— Спой нам, Саида!
Мы все её уговариваем, и она уступает. Есть одна дорогая сердцу Саиды вещь, с которой она никогда не расстаётся, — её маленькая гитара. Из красного дерева с золотой росписью, уже потёртой от времени. Саида проверяет звучание, крутит колки, чтобы натянуть струны. Когда она начинает петь о потерянной любви, мы все замолкаем. Эта песня может быть о ком угодно: о друзьях, о родителях, о братьях и сёстрах или же о супругах. Её бархатный альт обволакивает моё сердце и сдавливает его. Слёзы текут по лицу Эстебана, он медленно закрывает глаза и погружается в сон, и Марго за ним.
— Это было так красиво… Спасибо, Саида, — говорю я.
Она заворачивает гитару в красную ткань и помещает в кожаный чехол, переворачивается на бок и шепчет:
— Буона нокче.
Я желаю спокойной ночи в ответ, но ясно ощущаю на себе взгляд Деза сквозь огонь, пока забираюсь в свой спальный мешок. Мне не спится, такое часто бывает. Когда костёр уже почти потухает, оставляя только красные раскалённые угли, к серенадам ночных птиц и насекомых присоединяется чей-то храп. Я беру масляную лампу и иду к реке.
***
— Мне счесть это за дезертирство, Рен? — дразнящий голос Деза раздаётся за спиной.
Я оборачиваюсь, но не вижу ничего, кроме деревьев. Силуэты мха, свисающего с искривлённых веток деревьев, движутся, напоминая мне призраков. Это не Дез. И всё же… Я чувствую, что он здесь. Не знаю как, но чувствую. Даже в толпе я бы нашла его из тысячи.
— Ты знаешь, что нет, — отвечаю я. Прислушиваюсь к ощущениям. Кажется, я замечаю лёгкое движение в темноте. Моя масляная лампа мало что освещает, едва ли больше светлячка. Металлическая ручка скрипит. Когда я делаю шаг, под моими ногами шелестят опавшие листья и камни.
— Думал, что научил тебя быть незаметнее, — его голос доносится откуда-то из зарослей ольхи. — А ты мёртвого разбудишь своим топотом.
— Это не топот, это сердце так громко стучит, — я жду мгновение и делаю выпад, собираясь схватить его за руку, но ловлю только воздух.
— Поделись со мной, что тебя тревожит, Рен.
— Не могу.
Я чувствую, как он перемещается во тьме, лёгкое дуновение колышет мои волосы. Запах дыма, пропитавшего кожаную одежду. Дез прямо за мной, но я не оборачиваюсь. Он обнимает меня. Сердце подскакивает как от удара молнией, и падает куда-то вниз, когда я чувствую его тепло своей спиной. Каждый раз как в первый — искра, прожигающая меня насквозь.
— Может, из тебя не такой уж хороший учитель, как ты думаешь, если тебя угораздило заснуть на посту.
— Я думал с закрытыми глазами, — его приглушённый смех затихает, и он отпускает меня. Холодок пробегает по моей коже там, где только что были его руки. — А ещё есть ловушки, забыла?
Только сейчас я замечаю, что под его рукой какой-то свёрток.
— Что это?
— Я подумал, ты можешь замёрзнуть, — его пальцы переплетаются с моими. Желание побыть одной борется с потребностью быть рядом с Дезом.
При мерцающем свете лампы я разглядываю его острый подбородок и недельную щетину, с которой он выглядит старше, чем есть. Печать тревоги выступает на его лбу, и на мгновение, я увидела его таким, каким он может однажды стать. Великим человеком. Уважаемым лидером. Всеобщим любимцем. Моим.
Его улыбка меркнет, и тяжесть того, что ждёт нас впереди, повисает между нами.
— Так куда ты пошла? — шепчет он, шагая так близко, что я чувствую тепло, исходящее от него.
Я продолжаю идти вдоль реки, зная, что если где-то здесь его ловушки, он предупредит.
— Ты знаешь, что мне не спится. Думала, ты уже привык.
— Тебе всегда есть чем меня удивить, Рен, — по-мальчишески улыбается он, — Сегодня, например. Впервые за время нашего путешествия я не переживал, что ты, Марго и Эстебан не вцепитесь друг другу в глотки.
Я смеюсь, и где-то рядом мне отвечает чириканьем птица.
— Они боятся. В страхе люди делают то, что обычно бы делать не стали. Например, распивать алкоголь с тем, кого презирают.
— Или уходить из лагеря на ночную прогулку? — предполагает он.
Мы останавливаемся на ровном участке травы. Река сверкает серебром в свете полумесяца, пробивая себе путь через скалистый лес. Я ставлю лампу на небольшой валун, тут же Дез стелит шерстяное одеяло. Мы садимся рядом, лицом к бегущей реке.
— Я знаю эти леса лучше любого королевского стражника, — говорю. — Даже лучше тебя.
Он берёт мою руку в перчатке.
— Ты никогда мне этого не рассказывала.
— Я родилась неподалёку отсюда. Уже много лет прошло, но думаю, что смогу найти дорогу домой. Если он там ещё стоит.
