Обычно они забирают лишь заботы и печали, скрывают те воспоминания, что могут причинить боль и помешать получать удовольствие.
И тут он оборвал себя на полуслове. Судорожно вздохнул и вдруг сжал в своих руках так сильно, что мне показалось, ещё минута — и раздавит.
— Ты меня задушишь! — забилась в его руках я, пока не готовая умирать.
— Прости, Лилиль, прости, — эльф тут же освободил меня из капкана, запутался пальцами в моих распущенных светлых волосах, приподнял мою голову, и я увидела в его тёмных глазах то, чего, по сути, там быть не должно было: боль. И сочувствие.
— Эй, не переживай ты так, не задушил же, — и я даже улыбнуться попыталась.
Арминар улыбнулся в ответ, но как-то криво и печально.
— Ты сейчас другая. Теперь всё ясно…
— Я, конечно, рада, что ты что-то понял, и всё такое, но… я до сих пор ничего не понимаю! Просветишь? — возмутилась я, но на лице эльфа ни мускул не дрогнул.
— Заботы, печали и воспоминания, что мешают жить счастливо, — с неясной мне ноткой горечи выдал Арминар. — Лилиль, ты такая чудесная. Пытаешься быть стервочкой, но на деле очень ранимая.
— Слушай, дивный, ты ненормальный! — я завертела головой, намекая, что ему лучше бы перестать перебирать мои волосы. Его слова били куда-то, били, казалось, по больному, и это было неприятное ощущение, потому что я даже понять не могла, почему так неприятно! Неприятно до боли, так, что в кончиках глаз слезинки появились.
— Я знаю, — эльф сместил руки мне на плечи, удержав на месте и не дав отойти от ненормального себя, городящего что-то про меня, подальше.
— Ты либо ответы давай, либо отпусти! — отчаявшись сбросить его руки с плеч, капризно топнула ножкой.
Арминар, глядя мне в глаза, вздохнул.
— Ответы… Они сделают тебе больно.
Слезинки прочертили влажные дорожки по щекам.
— Мне итак больно, Арминар. Позволь мне узнать, почему больно! — и в моём тоне была мольба. Потому что воспоминаний не было, а в груди кололо. Кололо, потому что я отчётливо понимала, что позабыла что-то очень важное, что-то значимое, что-то, что было со мной даже не месяцы, а пару лет.
— Видеть тебя счастливой было бы приятно, но… Это ведь не настоящее счастье, как ни крути, — эльф вздохнул. — Знаешь, про морской народ сложено много сказок и легенд. Говорят, русалы и русалки — любимые дети Солнца. Согласно легенде, Солнце, создав морской народ, пожелало видеть его всегда счастливым. И они были счастливы в море, среди рифов, водорослей и морских созданий, веселились, не знали горя. До тех пор, пока в море не вышел человеческий корабль, и одна русалка не увидела капитана корабля. Она влюбилась и захотела быть с ним. Солнце даровало русалке и всем остальным возможность ходить по суше, стоит лишь выйти из воды и обсохнуть, и русалка специально угодила в сети, чтобы попасть на корабль к возлюбленному капитану. Но он разбил ей сердце: у него была невеста, и на красавицу-русалку капитан даже не взглянул. Русалка была безутешна и несчастна, ничто её больше не радовало, и так и умерла она в одиночестве и печали. Больно было Солнцу смотреть на её страдания, и даровало оно любимым детям дар: забирать заботы, печали, болезненные воспоминания у сухопутных, чтобы приносили они его любимым детям лишь радость. И чтобы ни у одной русалки или русала больше не разбилось сердечко, им была дарована также возможность подавлять воспоминания о тех, к кому их возлюбленный испытывает какие-либо романтические чувства, будь то глубокая любовь, будь просто симпатия.
Арминар перевёл дыхание и мягко, осторожно, почти с трепетом провел по моим рукам вниз, после разместил ладони на моей талии. И сердце моё забилось быстрее, я удивлённо посмотрела ему в глаза.
— Я, конечно, тешу своё самолюбие, искренне надеясь, что зацепил тебя, но… Я влюблён. И это шанс узнать, испытываешь ли ты ко мне хотя бы симпатию.
— Причём здесь?.. — я недоговорила, не в силах оторвать взгляд от тёмных глаз, в которые проваливалась, словно в бездну.
— Согласно легенде, чары морского народа способны побороть настоящие, пусть даже самые слабые чувства. Потому что настоящее — это действительность, а чары — лишь иллюзия её, — выдохнул он, склонившись к моим губам.
А в следующий миг был поцелуй. Трепетный, ласковый, неуверенный даже. Легаран не так целовал. Легаран целовал, чтобы ноги подкашивались, чтобы дыхание кончалось. А Арминар… Мягкие губы, осторожно поглаживающие талию руки, и…
Волна воспоминаний накрыла с головой! Затопила, заставила захлебнуться, вцепиться пальцами в рубашку Арминара, потому что ноги не держали.
Кто я? Я Лилиль Нейтина Риндейл, дочь Данория Рихарда Риндейла и Нейтины Марианны Дерейра. Как я могла забыть?! Я родилась человеком. Мне шестнадцать, и вот уже два года как мой папа погиб, а я… пытаюсь справиться с этим. Я никогда не была идеальной дочерью, не всегда оправдывала надежды. И я скучаю. Как же сильно я скучаю по папе, по жизни в Дастанбаре с ним! Настолько сильно, что одни лишь воспоминания о лорде Риндейле причиняют боль, а мысли о том, что можно отпустить, жить дальше и не думать, не вспоминать его кажутся ужасными, свидетельствующими о том, что я плохая дочь. И вдруг понимаю: мне стыдно радоваться в том мире, где нет его, жить без тени непонятной вины за то, что живу.
И я плакала. Плакала, продолжая губами касаться губ Арминара. Эльфа, дивного на всю голову, ненормального… И того, кто вернул мне воспоминания.
Я прервала поцелуй.
Глава 5. Эльфы и морской народ
— Да какой горной ведьмы вообще?! — утерев слёзы тыльной стороной ладони, заорала я после того, как увидела, во что одета. Вернее, видеть-то я видела и когда одевалась, но осознание того, насколько бесстыдно моё облачение, пришло только сейчас.
Это было… наверное, всё же платье. Хотя, говоря откровенно, больше напоминало ночную сорочку, причём одну из тех, которые мама начала носить после знакомства с князем Арамилем и прятала от меня с тех пор, как застав её в подобной, я задала вполне резонный вопрос: «В чём смысл сорочки, которая просвечивает?»