Дерре и Вирсат тихо спешили позади, поднимаясь по лесенке на свет и торопясь по открытым галереям. Две служанки, что попались навстречу, шарахнулись с дороги.
Тулым прикрыла дверь. Камайя подошла к умывальнику, вода в котором не успела остыть, и долго плескала на лицо, роняя капли на ковёр.
- Полотенце. - Она потянула руку, зажмурившись. - Ачте. Крепкий.
Она вернулась на своё кресло и села, глядя в сторону, но неизбежно видя опущенные глаза Вирсат и Дерре и смятенные - Тулым.
- Госпожа, нас поймали ещё во дворе. - Голос Дерре шелестел, как бумага, на которой были написаны злые проклятия. - Мы даже не успели увести её… Улсум застала нас.
- Что было дальше?
- Нас отвели и заперли. Йерин распорядилась высечь нас… По сто розог… И лишить работы.
- Вы не лишитесь работы. Я позабочусь об этом. Тулым, останься пока готовить ачте. Пойдём.
Мех плаща щекотал щёки. Камайя прятала в нём застывшие губы, вцепившись пальцами в чёрную блестящую седу на обратной стороне.
- Улхасум Гатэ принимает?
- Госпожа, тебя велено впускать всегда, - улыбнулась маленькая служанка у дверей. - Пожалуйста, подожди пару минут, мне нужно доложить.
Дерре и Вирсат стояли за спиной, побледневшие, мрачные. Камайя шагнула в комнату, не пытаясь изображать улыбку. Гатэ видит зорким сердцем, а фальшивой улыбкой его не обмануть, нет.
- Благословит Отец Тан Дан твои дни, досточтимая Улхасум. - Голос дрожал, как огонь свечи, а слова жгли язык. - Я пришла просить за своих людей. Они пошли на преступление по моему приказу. Я хочу снять с них вину и ответить за своё преступление.
- Хорошо, милая. Вирсат и Дерре, полагаю? Салах, ты слышала госпожу. Объяви моё распоряжение… Они под моей защитой. Ступайте. Садись, Камайя. Ты несколько дней не навещала меня. Жаль, что не зашла раньше… Ты разминулась с сыном. Он был у меня с утра и принёс радостные новости…
- Прошу, не надо, Улхасум! - отчаянно воскликнула Камайя. - Прошу!
- Хорошо, - удивлённо отозвалась Гатэ, и улыбка на её лице сменилась тревогой. - Что с тобой случилось, милая? Твой голос - как голос Дээт, а вокруг твоей головы не дым, а чёрная мгла.
- Это капюшон, - чуть не плача, сказала Камайя. - Я сняла его, Улхасум. Так лучше?
- Гораздо. Капюшон защищает от ветра, но мешает смотреть по сторонам. Он заглушает звуки - и неприятные, и приятные. Зачем он тебе?
- Ты говоришь не о плаще. Ты говоришь как эным.
- Я не эным. Ты злишься на моего сына?
- Злюсь. Я в ярости. Я хочу уйти, Улхасум. Как можно скорее. Я не могу оставаться здесь.
- Это потому, что он лишил тебя твоей свободы?
- Да. Прошу, помоги.
- Я не могу идти наперекор сыну. Камайя, он даст тебе свободу, когда ты признаешь, что он имеет власть над тобой. Он боится, что ты уйдёшь, если он отпустит тебя. На празднике весны мы отпускаем птиц, которых всю зиму кормим в западной башне, и большинство возвращаются и поют потом в садах гарема. Но ты не птица. Человеку недостаточно иметь укрытие от ветра и пищу, чтобы ему хотелось вернуться в это место. Нужно большее. Он не отпустит тебя, пока не будет уверен, что оно есть, и что он не потеряет тебя навсегда.
- Я не дам никому власти над собой, Улхасум. Я живу свободой и знанием того, что моя жизнь - в моих руках. Что она не зависит от воли других людей.
- Твоя гордыня погубит тебя. Ты красива и умна, но и у тебя есть недостатки. Уязвимые места есть у всех. Чем мой глупый сын так обидел тебя? Куда он случайно ударил, что такая боль теперь гнездится в тебе?
Камайя стояла, поджав губы. Перед глазами были нежные, нежнее лепестков красных роз, губы Рисэл, блестящие, толстые, с её запястье, густые косы, её юное, упругое смугловатое тело, гибкое и свежее, как воплощение весны, раскинувшееся на постели перед Аслэгом, розовеющее под его внимательным взглядом. Хриплый рык рвался из глотки, но она стиснула зубы, сдерживаясь, унимая гнев, сгоняя алую ярость со скул.
- Ничем особенным. Просто мы слишком разные. Не понимаем друг друга, - напевно протянула она.
Гатэ спокойно улыбнулась и протянула руку за тяжёлым золотым кубком, отпила из него и привычным движением поставила на место.
- Жаль. Очень жаль. Ты стала бы прекрасной Улхасум. В тебе есть и страсть, и твёрдость, какой не было у меня. Я просто тихо отошла в сторону, не мешая любимому, и посмотри, к чему это привело. Я поумнела потом, но было слишком поздно. Да и не было во мне этого металла, что звенит в твоём тоне.
- Ты любила его, госпожа?
- Я люблю его и теперь. Он мой муж, Камайя. Я родила ему семерых дочерей и наследника. Он тоже любит меня. Иначе он давно сделал бы Йерин Улхасум, выведя вперёд её и её непутёвых сыновей. Но за эти годы она так и не добилась этого, как ни пыталась. Теперь она решила действовать иначе. Мои уши, что бродят по дворцу, докладывают мне, что тебя будут стравливать с моим сыном, отвлекая его внимание на ссоры с тобой, и уже приступили к этому. Я поняла твоё намерение. Но я прошу тебя подождать хотя бы несколько дней, прежде чем что-то решать. Степь не стала тебе родной, как стала мне за эти три десятка лет, но она теперь и не чужая тебе. Твоя лента на камнях пути… Какого она цвета?
- Белая.
- Завяжи ещё и алую… Позже. Попроси за меня, хорошо? К западу от стойбища есть камни пути.
- Я клянусь тебе, Улхасум Гатэ, что однажды сделаю это.
- Хорошо. Хорошо. Я вижу, что происходит с Халеданом, и я не могу позволить детям Йерин встать к власти. Они не рождены править. Они заурядны, ограниченны и узколобы, а Нада ещё и вспыхивает, как фейерверк Фадо. Ни толку, ни проку, одни цветные искры, которые несколько мгновений услаждают взор, а потом гаснут, зато стоимость этого развлечения - заоблачная.
Камайя рассмеялась, вспоминая вспыльчивого Наду с капризно надутыми губами.
- Я прошу тебя не выставлять Аслэга посмешищем, убегая от него, - сказала Гатэ, гася её улыбку. - Прошу. Улхасум просит тебя, ты понимаешь это? Пусть это будет твоей расплатой за преступление, о котором я не буду спрашивать.
- Понимаю, досточтимая, - склонила голову Камайя. - Прости, что вынудила тебя пойти на такое. Я недостойна.
- Ты достойна. Ты достойна многого. Вы были бы прекрасной парой с моим сыном. Такой паре я не задумываясь передала бы Улданмай и всю эту величественную степь, и, думаю, Бутрым по трезвом размышлении согласился бы со мной. Трезвом… Удачная шутка вышла, - широко улыбнулась Гатэ, отпивая из кубка. - Но ты стремишься прочь. Я же не могу пожизненно приковать тебя к Аслэгу, правда? Ты бы и не простила меня за такое.
- Не знаю, - улыбнулась Камайя. - Но это и невозможно.
- Твоё «не знаю» греет мне душу. Мы с тобой не так давно знакомы, но мне кажется иногда, что мы поём одну песню. Останься до конца зимних праздников. Не ищи ссор в гареме и не отвергай тех, кто хочет мира, хоть он и будет претить тебе.
- А что потом?
- «Потом» ещё не наступило, - улыбнулась Гатэ. - Не заглядывай так далеко. Я улажу этот вопрос. Не тревожься. Послушай лучше мой рассказ о бессмертной небесной деве Катасэ. Она была настолько прекрасна, что, спускаясь на землю, затмевала собой цветы, и те стыдливо опускали свои нежные венчики, когда она проходила по саду. Однажды Катасэ влюбилась в красивого смертного юношу, и он ответил ей взаимностью. Она приходила к нему каждую третью ночь, и они делили свою любовь на берегу ручья.
- Все теларские небесные девы прекрасны, - улыбнулась Камайя.
- Все, даже шестирукие. Но Катасэ была не шестирукой и не оранжевой, как дева Таманиу. Она была похожа на смертную девушку и обладала красотой тысячи смертных дев, в то время как сердце её было каменным. Однажды у юноши случилось горе, и он не пришёл на берег ручья. Он не пришёл и на следующую встречу, и ещё на две, и Катасэ, забыв на время гордость и обиду, пошла искать его. Катасэ нашла юношу в его родной деревне. Он сидел на пороге своего дома и держал за руку девушку, один глаз которой смотрел на Катасэ, а второй - в сторону моря, и юноша улыбался ей, а девушка гладила его руки. Катасэ ужаснулась и отозвала его за хижины. Он неохотно подошёл к ней, не сводя глаз с той девушки. Как ты думаешь, что он ответил на вопрос Катасэ?
