Однажды сам Иуоо удостоил меня своим визитом:
— Упрямая. Упрямая девочка! — сказал он на вполне сносном русском языке, а я сделала вид, что не удивилась.
— Чем обязана?
— В жизни мы ставим на весы наши поступки, всё время сравниваем себя с другими и не хотим остаться в долгу перед кем-то. Ты думаешь, что сидишь в этой клетке для того, чтобы вновь захотеть жить? О нет, дорогая… Ты здесь для того, чтобы уравновесить ваши чаши на весах. Одной тебе решать, сколько ему осталось страдать… — Иуоо обернулся на Дилана.
— Я прощу его, если вы дадите мне свободу.
— Свободу ты получишь, когда отработаешь мои инвестиции в тебя.
— Что мне нужно сделать? Что конкретно? — глаза мои загорелись, в голове снова воскресли надежды вернуться к детям.
— Не спеши, дитя. Свободу дарит только смерть, а просто так умереть ты не сможешь. У тебя нет выбора.
— Ах ты мерзавец! — закричала я. — Я тебе всё равно не…
— Некрам! — произнёс он, и мне показалось, что моё тело поместили в адское пламя.
Никогда, даже в самые тяжёлые моменты жизни, я не испытывала ничего, хотя бы отдалённо сравнимого с этой болью. Словно снаружи и изнутри тебя сжигают заживо и одновременно протыкают раскалёнными зазубренными иглами. Ни слова, ни крика я не могла выдавить из груди, только бестолково ловила воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Мои глаза умоляюще уставились на Иуоо, а он самодовольно улыбался и не спешил завершить свой магический трюк.
— Фортум! — наконец, сказал он, и меня отпустило.
Моё тело обмякло и, словно парализованное, распласталось на полу.
— Что это было? — шевеля одними губами, спросила я, несмелыми движениями ощупывая своё тело.
— Щедрые дары природы. Пригождаются, когда нужно показать заблудшему его место.
— Вы меня в любом случае не отпустите… — наконец, начало доходить до меня.
— Представим, что я коллекционирую редких бабочек. Бабочки умирают, но их хрупкие тельца навечно помещаются в рамки, под стекло, чтобы радовать глаз… Но если я отпущу на волю своих мёртвых бабочек, они перестанут украшать мою комнату и, возможно, весь мир, и мне придётся убивать всё новых и новых… А смысл? Мёртвая бабочка бесполезна для мира.
Я хотела бурно возразить, но побоялась адской боли. Да, ключевое слово: ПОБОЯЛАСЬ. Я начала осознавать, что Иуоо победил, и всё же высказалась, правда, уже без вызова в голосе.
— Но я не мёртвая бабочка…
— Только благодаря мне. Так почему же я не вижу твоей благодарности?
— А есть за что?
— Своей службой мне ты спасёшь самых дорогих тебе людей. У этих бабочек ещё есть шанс дожить до старости…
— Спасу от кого?.. — как-то произвольно вырвался у меня вопрос, и я тут же догадалась, каков ответ. — Вы не посмеете их тронуть!
— Девочка, ты плохо представляешь себе, в каком мире живёшь… — сказал Иуоо и зашагал прочь.
— Не трогайте моих детей! — крикнула я ему вслед.
После услышанных угроз меня затрясло. Я подозревала, что меня будут запугивать, но не готова была рискнуть жизнями своих родных. Как бы в подтверждение серьёзности слов Иуоо пришли чистильщики с гарпунами в руках.
— Эй, что вы делаете? — воскликнула я.
— Приказ есть приказ. Нам велено хорошенько повеселиться! — сказал один из пришедших.
Второй усмехнулся и стал целиться.
— Только не в сердце и не в аорту, иначе сразу отключится, — напомнил первый.
— Знаю.
— Стойте! Хватит! — просила я, но первая стрела уже пробила Дилану лёгкое. Он слегка охнул, потом начал захлёбываться собственной кровью.
— Эй! — возмутился первый. — Я хотел в лёгкое! Сними ему повязку со рта!
— Он меня кровью заплюёт! — весело ответил второй, но снял с Дилана повязку.
Все мои уговоры и мольбы улетели в пустоту. У чистильщиков было всего четыре стрелы, и все они нашли свою цель.
От пережитого потрясения к Дилану на минуту вернулось сознание:
«Прости меня, Диана…» — сказал он мысленно.
Я не нашла, что ответить ему, и промолчала. Но когда он отключился от сильной кровопотери, я позволила себе прореветься.
Мне непросто было простить Дилана. Я даже сыграла в голове свой визит к психологу и провела ряд сравнений: и я, и Дилан окончательно потеряли любую связь с родными, с работой и с нормальной жизнью в целом; первопричиной тянущегося за нами кошмара были опрометчивые поступки — мои и его; я — не жертва, а получившая по заслугам тёмная душа. У нас обоих были причины ненавидеть друг друга. Но есть ли в этом смысл?
«Дилан, я прощаю тебя», — покривив душой, но всё же выдавила я. Дилан не услышал. И это было не совсем прощение: скорее, попытка освободиться от гнева, разъедающего меня изнутри. Я вроде как перестала ненавидеть, но при условии, что Дилан будет держаться от меня подальше.
На следующий день нас вытащили из камер, потому что запас энергии для регенерации у Дилана исчерпался, и его тело почти перестало восстанавливаться.
Мне сказали, что я должна напоить Дилана своей кровью, чтобы он скорее восстановился. Я порезала себе руку и успела накапать буквально несколько капель в его рот, как моя рана затянулась, словно кто-то застегнул молнию.
Дилан очнулся практически моментально. Стоявшие рядом наблюдатели дали ему воды и принесли поесть.
Вошёл Альгис и обратился к нам с Диланом:
— Когда закончите восстановление, вас отведут в прачечную. Поторопитесь, запас времени исчерпан.
— Времени для чего? — не поняла я.
— Сначала закончи дела здесь, — прищурил глаза Альгис.
— Я готова.
Альгис бросил взгляд на Дилана: тот полулежал на койке и не решался взять кусок еды с тарелки без разрешения.
— Кто их вызволил из камер? — негромко, но очень вкрадчивым голосом спросил Альгис.
— Нам было приказано вернуть их, когда этот, — чистильщик показал на Дилана, — перестанет регенерировать.
— Слишком рано. В камеру их. Обоих.
— Нет! — завизжала я так, что звук моего голоса, отскочив от стен, неприятно врезался в уши.
— Скажи мне, Диана, почему твой раб всё ещё голоден? Почему он до сих пор не на ногах?
— Я, что, должна ему приказывать? — недоумевала я.
Все чистильщики, за исключением самого Альгиса, засмеялись.
— Прикажи ему.
— Можешь есть, — сказала я Дилану.
Мне было противно смотреть на него, но ещё невыносимее было ощущать всё, что чувствовал он.
Дилан спешно проглотил всё содержимое тарелки и сделал попытку встать с койки, но всё его тело болело, а ноги не слушались.
— Вся комната пропитана твоей ненавистью к нему, — снова высказался Альгис. — Либо ты сейчас же избавляешься от неё, либо отправляйтесь обратно в камеры.
— Я не ненавижу его, но я не могу полюбить его после того, что он со мной сделал! — ответила я.
— Ясно, — бросили мне в ответ.
Нас поволокли по уже знакомому коридору. Сопротивления и мольбы не сработали: мы снова оказались разделены решётками. Дилана пригвоздили к стене и стали пытать, а я вынуждена была наблюдать. Но теперь я чётко осознавала: это уже слишком.
Что бы я ни говорила, как ни умоляла оставить Дилана в покое, на меня не реагировали, словно мы находились в дурацком сне, криво отражающем действительность. И я стала биться о прутья своей клетки, стараться отогнуть их.
Бессмертие здорово прибавило мне сил, и сталь поддалась: я проникла в камеру, где пытали Дилана, набросилась на чистильщиков и не успокоилась, пока не свернула шеи им обоим. Меня насторожило, что они слабо сопротивлялись, но моей главной целью было остановить пытки.
Дилан был в сознании, но идти не мог, и мы остались ждать, пока не очнутся те двое со свёрнутыми шеями, или не придёт кто-то ещё.
Вниз спустился Альгис. Он огляделся и удостоил меня короткими аплодисментами:
— Другое дело. Ты одолела магическую решётку. Ну, хоть что-то…
— Да в ней магии, как в твоей заднице! — ответила я со злостью.
— Довольно! Ты убила Гарика с Эдом. Как ты думаешь, что они сделают с тобой, когда очнутся?
