— Ладно, на месте определимся. Веди.
Баба запричитала и споро поковыляла сквозь кусты. Любава плюнула с досады, направив Колючку по дороге. Как она и предполагала, езженая тропа привела их с Шишком к деревне, где уже собралась кучка поразительно похожих на новую знакомицу людей.
Обступив путников, кумушки заголосили во всю мощь лёгких, издавая вопли, стенания и жалобы на судьбу. Приправленный магией щелчок пальцев оглушил раздухарившуюся компанию, заставив заткнуться. Вперёд выступила самая дородная из женщин.
— Здравствуй, матушка ворожея. Прости, что ради нас пришлось тебе с пути свернуть. Но если бы ты знала, что мы тут пережили!
— Короче.
— Завелась в деревне смерть. Пришла к нам, как учуяла, что детишки болеть начали. Уже двоих забрала, остальных вот-вот утащит! По дворам ходит, безносая, в избы нос суёт. Куда ни зайдёт, всюду плач и детские крики.
Любава слушала, нахмурившись. Перебирала в голове все напасти, какие знала или встречала.
— Безносая, а нос суёт, — укоризненно протянул Шишок. — Наглая, видать. Что делать будем, госпожа?
— Где она сейчас? — поинтересовалась ворожея. Разом загомонившие бабы бросились на колени перед Колючкой. Та оглянулась, взглядом предлагая шибануть парочку ближайших копытом. — Да замолчите вы! Говорит только одна! Где. Сейчас. Смерть?
— Как же, матушка? Она только ночью является, днём не видали мы её, — ответила большуха. — Отдохни с дороги, поешь, а ночь придёт, так её и изведёшь, избавишь нас, сирых…
— Живо по избам! Ты, старшая, веди к себе, остальные с глаз прочь!
Изба большухи оказалась такой же неопрятной, как её хозяйка. Всюду набросаны вещи, какие-то кули свалены по углам. Стол качался, лавка немилосердно скрипела, зато закрома были богатыми. Чего там только не лежало. Баба таскала на стол соленья, вяленое мясо, яйца, бегала и суетилась. Шишок уписывал за обе щеки, а Любава, погружённая в раздумья, медленно жевала чёрствый бок пирога.
За окном слышались перешёптывания и оханье непослушавшихся клуш. Их распирало любопытство и желание поскорее узнать, что там делает ворожея и её невзрачный помощник. Это раздражало и отвлекало от мыслей.
Большуха ушла, оставив путников отдыхать, за окном возбуждённые голоса встретили её кучей вопросов. Баба умудрялась в общем гаме расслышать каждую товарку и ответить полно, богато приукрашивая и перевирая действительность.
Наконец стемнело. Любава с Шишком стояли перед избой, на которую указала большуха. Её подружки определили этот дом, как "тут дочка заболела, помереть должна со дня на день". На стук дверь открыл молодой мужчина, сам кажущийся больным. Бледное лицо и круги под глазами, держится за притолоку, будто вот-вот упадёт.
Ворожея легко отодвинула его в сторону и вошла в избу. Хозяин поплёлся за ней и упал на вовремя подставленный Шишком стул.
— Знаешь, кто я? — Любава дождалась кивка и продолжила. — Расскажи, что здесь происходит.
— Дочка заболела, — с трудом разлепил сухие губы мужчина. — Легла и не встаёт, только плачет иногда. От боли.
Он сам всхлипнул. Ворожея накрыла его руку своей, передавая магический посыл успокоения. Хозяин дома вытер воспалённые глаза и судорожно вздохнул.
— У соседок, говорят, тоже детишки слегли. А недавно слух пополз, что они…
Мужчина уронил голову на руки и затрясся в беззвучном рыдании.
— С чего ты взял, что это правда? Что соседки-то говорят?
— Ничего не говорят, заперлись в избах и выходить не желают.
Любава ещё больше нахмурилась. Странные дела тут творятся. Если дети умерли, тогда понятно поведение родителей. Ничего не захочешь, кабы ещё сам на себя руки не наложил. Надо было навестить их днём. Ворожея досадливо стукнула кулаком по столу.
— Кто там, Любочад? — раздался женский голос из-за закрытой двери комнаты.
Мужчина открыл рот ответить, но Любава уже шла туда. В тёмной спаленке еле горела лучина. Сидящая возле кровати женщина вскочила, загораживая собой лежащую в постели девочку. Глянув в испуганные глаза, ворожея успокаивающе подняла руку.
— Тише, дочку не тревожь. Мы помочь пришли. Садись уже, а то как бы мне тут работы не прибавилось.
Ноги женщины подкосились, и она упала обратно на стул. Девочка завозилась, постанывая, материнская рука опустилась на лоб, и та успокоилась, задышала ровнее.
— Что с ней? — спросила Любава, глядя на искусанные губы ребёнка. Мокрое от слёз и пота лицо белело в сумраке комнаты.
— Я не знаю, матушка ворожея. Не встаёт, не ест ничего. Ночью криком кричит, губки все в крови. Сначала думали, кровь горлом идёт. Помоги…
Сжав зубы, Любава заставила себя успокоиться и кивнула.
— А ты что про соседок знаешь?
— Знаю только, что у Желаны сынок две седмицы назад слёг. А у Даны дочка через несколько дней.
— Что теперь с ними?
— Не знаю, матушка, — женщина прижала руку к лицу и заплакала.
— Так. А твоя дочка когда занедужила?
— Седмица скоро. Она третья, кто в нашей деревне заболел.
— Сиди здесь, я сейчас.
Ворожея вышла. Шишок возился по хозяйству, прибирался, чтобы хоть чем-то себя занять. Любочад сидел за столом, незряче глядя в ковш воды, стоящий перед ним.
— Девочка следующая, мы верно пришли, — сказала Любава.
— Что делать будем? Ты можешь ей помочь?
— Я уже попробовала. Что-то сильное забирает её силы. Мне нужно время, чтобы понять. Какое-то колдовство тут, и боюсь, что у нас нет времени.
— Умрёт? — одними губами произн ёс Шишок.
— Я не знаю, — честно ответила ворожея. — Но когда придёт то, что они называют смертью, поговорим с ней по душам.
— Это правильно! Глядишь, и выдаст нам секрет недуга. И лекарство даст.
— Правильно понимаешь. Только тебе задание: схоронись где-нибудь и родителей спрячь. Со смертью шутки плохи.
— Вечно ты, госпожа, самое интересное себе оставляешь.
Назревавший спор прервал стук в дверь. Любава с Шишком укрылись в комнате, пока Любочад, покачиваясь, шёл к двери. Через некоторое время он объявился на пороге спальни.
— Там женщина жену спрашивает. Незнакомая, вся в чёрном, — мужчина был явно испуган.
— Иди, раз спрашивает, — кивнула Любава. — И ничего не бойся, не дадим вас в обиду.
Шишок увёл Любочада в погреб и затаился там. Ворожея прислушалась, спрятавшись в спаленке, но различала лишь голоса, слов было не разобрать. Наконец две женщины остановились прямо за дверью.
— На что ты готова ради своего ребёнка? — послышался бесцветный, сухой голос.
— На всё, — поколебавшись, ответила молодая женщина.
Дверь заскрипела, и в спаленку вошла фигура, будто состоящая из мрака. Свет лучины не смог осветить её достаточно, чтобы разглядеть. Фигура сняла капюшон, обнажив голову. Теперь Любава различала седые волосы и сморщенное лицо, выдававшее преклонный возраст вошедшей. Только глаза горели в темноте жуткими отсветами. Пришелица шагнула к девочке и остановилась.
— А я думаю, кто это тут прячется, — проговорила женщина своим бесцветным голосом, не выдающим никаких эмоций. Там мог говорить человек, находящийся при смерти. Или тот, кто осознавал свою силу и не видел соперников себе под стать.
— Кто ты и что здесь делаешь? — коротко бросила ворожея. Ей было не по себе.
— Это не важно. Я пришла сюда и получила разрешение. Теперь не мешай.
— Ты не дотронешься до ребёнка! Я не позволю!
— И что ты сделаешь? — всё так же бесцветно усмехнулась визитёрша. Она сложила руки на животе, и перстни на указательных пальцах блеснули фиолетовым светом.
— Я сделаю всё, чтобы она не досталась тебе! — заклинание тугой волной раздвинуло воздух, устремившись к пришелице.
С грохотом покатилась сбитая посуда, где-то стукнула дверь, и в комнату ворвался Шишок. Заклинание ударило в грудь седоволосой женщины, рассыпалось серебристыми брызгами. Та покачала головой и щёлкнула пальцами. Любаву сковало холодными объятьями, она почувствовала, что не может пошевелиться. Шишок тоже застыл на месте.
