Она тычет в свой первый вопрос, и я отвечаю:
— Мы думали, что ты там… смотришь картинки.
Она громко смеется и качает головой. Вилен продолжает расспросы:
— Бэмби, и что же ты думаешь о нашей библиотеке? Какие книги тебе нравятся?
Колпачок писала в ее пальчиках быстро справился с удалением написанного ранее. На освободившемся месте появилась фраза: «Отвечу или честно, или никак».
Я сказал:
— Конечно, честно.
Она пишет: «Все книги в вашей библиотеке — бредовые».
Вилен побледнел, я же, кажется, покрылся пятнами. Мой брат справился первый:
— Милая, только ты об этом больше никогда никому не говори. Это ты можешь обсуждать только с нами.
Она составляет на своем лице выражение «Да за кого вы меня принимаете? Это же и ослу понятно!»
Вилен аккуратно говорит:
— Бэмби… твоя память.
Мы читаем ее ответ: «Все так же ничего не помню».
— Ясно, — мой брат широко улыбается, — ну что ж, по поводу книг. Рэд, ты не будешь возражать, если я дам почитать Бэмби книгу не из библиотеки?
Я покачал головой, и Вилен оставил нас одних.
Моя девочка подходит к шахматной доске, и расставляет на ней фигуры.
Я не могу оторвать от Бэмби свой взгляд.
Ее волосы уже порядком отросли, и она стала стягивать их в пучок на затылке. Сейчас я наслаждаюсь видом тех мелких завитушек волос, которые выбились из-под заколки. Мне хочется прикоснуться к этим непослушным прядкам, и я подхожу к моей девочке сзади.
Она слегка вздрагивает, ощутив мою руку на своих волосах, но не отворачивается от моего прикосновения. Мне нельзя находиться в такой опасной близости к ней — мое самообладание на грани.
Но, вместо того, чтобы отойти, я нежно обнимаю Бэмби за талию, прижимая ее плотнее к себе. В этот момент меня пугает мысль, что она меня оттолкнет («Я» и «ИСПУГ» — понятия несовместимые!!!), но ничего не происходит. Ее терпение к моим рукам придает мне храбрости, и я хочу испытать ее терпение к моим губам. Наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в шею. Не встретив сопротивления, продолжаю покрывать поцелуями кожу вдоль воротника ее блузки.
Сладкая дрожь ее тела эхом отзывается во мне. Я начинаю мысленно кричать себе: «Рэд, остановись — еще немного и ты повалишь ее на пол». Подчиняюсь своему мысленному требованию, и прикладываюсь лбом к ее затылку. Теперь надо отвлечь губы, которые так и тянутся к моей любимой:
— Бэмби, девочка моя.
Она делает мягкое движение, и, не высвобождаясь из захвата моих рук, поворачивается ко мне лицом. Вижу у нее на щечках румянец и блеск в ее глазках.
Я должен воспользоваться моментом и сказать это прямо сейчас… ну же, Рэд, открой свой рот и скажи эти три слова:
— Я тебя люблю.
Моя любимая так хорошо и так радостно улыбнулась мне, что моему речевому аппарату уже не нужны никакие увещевания:
— Солнышко мое любимое…
Она прервала меня поцелуем, и мне уже не хотелось ни говорить, ни думать, а хотелось лишь отдаваться сладости этого момента. Мои губы вливаются в мягкий, не страстный, а скорее изучающий поцелуй. Какая же она вкусная (я навсегда запомню этот шоколадный привкус), как же она пахнет… Ее губки следуют за моими — они отдаются моим губам без сопротивления и собственной воли. Я раскрываю их, проталкиваюсь языком через ее зубки и… встречаю отпор. Нехотя прерываю поцелуй, и чувствую, как Бэмби прячет свое лицо у меня на груди. Мое дыхание настолько неровное, что мне требуется какое-то время на то, чтобы привести его в норму.
Я чувствую, что опять в состоянии говорить:
— Бэмби, любимая, посмотри на меня.
Она все-таки высвобождается из моих объятий, прежде чем сделать это. Боже, у нее такой лукавый взгляд.
— О чем ты думаешь?
Чтобы ответить, Бэмби берет со стола дощечку. Я заглядываю ей через плечо, и вижу: «О том, что ты здорово целуешься».
Ее ответ так потешил меня, что я громко рассмеялся… впервые за пятьсот десять лет.
Что-то упало на пол — этот звук прерывает мой смех, но не стирает улыбку с моих губ. На меня с порога комнаты пялится Вилен. Мой смех вывел его из равновесия настолько, что он уронил книгу.
Я уже полчаса ворочаюсь в кровати и все никак не могу заснуть. Замираю и притворяюсь спящей, как только слышу звук входной двери. Рэд, судя по шагам, подходит ко мне, и я чувствую небольшое движение воздуха возле своего лица. Но мне это вполне могло показаться, потому что, спустя несколько секунд, до меня доносится шум воды из ванной комнаты. Несмело приоткрываю один глаз и вижу… коробочку. Ставлю сто баксов на то, что в ней конфеты. Я взяла ее в руки, и на меня накатила волна нежности к Рэду… Рэд… хороший мой… любимый мой… Нет, не буду их кушать прямо сейчас, а то еще обсыпит — кто его знает, на что у меня аллергия. Чувствую, что не смогу удержаться от искушения, если коробочка будет продолжать мусолить мне глаза, и прячу ее под подушку с мысленным приказом: «и забудь пока о том, что у тебя есть конфеты».
Что творю, что делаю? Что творю, что делаю? Бэмби, прекрати истерить, ты прекрасно знаешь что-творишь-что-делаешь…
Ну почему в книгах все так просто… Они слились, они затрепетали, их тела сами…
Ну да, я почувствовала что-то такое, целуясь с Рэдом, но моя голова ни на секунду не отключалась. Это было захватывающе и необычно… Х-м, второе как раз понятно, учитывая, что это первый поцелуй на моей памяти… Ой, а ведь я сегодня, так сказать, впервые поцеловалась. Что ж, для первого раза — совсем недурно…
Не имею ни малейшего представления, сколько бы я еще просидела возле кровати Рэда, перебирая в уме все за и против того, чтобы находиться здесь, если бы он не проснулся. Еще тогда, в «палате», я обратила внимание на то, что он мгновенно переходит из состояния сна к бодрствованию — такое впечатление, что его органы чувств никогда не сдаются на волю Морфея.
— Бэмби, девочка моя, опять этот сон? Прости, что не услышал твой крик.
Он говорит и… включает ночник… садится, свесив ноги с кровати… подхватывает меня с пола… встает… Как же у него все легко и быстро получается. Я кладу ему на щеку свою ладошку и машу головой, показывая, что это не плохой сон привел меня сюда. Потом показываю на ухо и делаю круговое движение рукой.
Рэд решил уточнить:
— Ты боишься, что нас могут услышать?
Я тупо киваю, и он аккуратно усаживает меня на кровать, отходит к шкафу.
…Рэд роется в своих вещах и тихо ругает Вилена, который «вечно засунет так, что потом не найдешь». Потом я слышу его довольное хмыканье и едва различимый щелчок.
