что она до этого отвечала ему на поцелуи с жаром и страстью, не меньшими, чем у него.
За эти два месяца Ежи научился не задавать лишних вопросов и ценить то, что ему дают.
А здесь ценность была впечатляющей, чтоб просто так отказаться.
Не дурак же он, в конце концов?
15
Пушистый волчий хвост в последний раз мелькнул где-то между деревьями и пропал.
Ежи остановился, оглянулся, мельком оценивая диспозицию и признавая, что у Вишенки определенно есть вкус.
Полянка, на которой оказались принц и его нечаянная добыча, была небольшой, границы ее едва просматривались в ночи, но по всей поверхности то тут, то там поблескивали точки светлячков, из-за чего полной темноты не ощущалось, а вот мягкий, нежный полумрак получился отменно.
Ежи развернулся к Рути, в напряженном молчании застывшей за его спиной, провел ладонью по скуле, спустился к шее, затем ниже… И все это — аккуратно, неторопливо, осторожно… Словно норовистую лошадку успокаивал, искал к ней подход.
Рути, до этого напряженная и, кажется, готовая сбежать, едва заметно вдохнула и, чуть прикрыв блеснувшие отчаянием безумия глаза, подалась к нему… Сама. Опять сама.
И Ежи не стал задавать вопросов, хотя все внутри бурлило от непонимания ситуации и глупейшего ощущения, что его, наследного принца, обманывают. За нос водят! И надо бы это дело…
Но все попытки здравого смысла достучаться до головы были погребены под валом горячей крови, прихлынувшей к совершенно другому, противоположному месту!
Потому что кто-то, может, и имел огромную силу воли и способность оставаться в разуме, когда к нему прижимается тонкое, нежное девичье тело всеми своими правильными, волнующими изгибами… Но Ежи в число таких подвижников никогда не входил.
И потому просто сделал то, чего от него, может, и ждали, но одновременно и то, чего самому давным давно хотелось: обнял Рути и жадно поцеловал в покорно тянущиеся к нему губы.
Голову заволокло уже знакомым туманом желания, он зарычал и несдержанно обхватил Рути сильнее, жадно тиская везде, где мог достать, скользя подрагивающими от возбуждения ладонями по талии, груди, спине, ниже, по ягодицам, опять задирая юбку, но в этот раз уже более серьезно, конкретно, с полной, так сказать, отдачей и пониманием процесса.
Рути слабо дернулась в его руках, ощутив жесткие пальцы там, где им было сейчас самое место, и явно считая по-другому, но Ежи только усилил напор, понимая прекрасно, что остановиться-то он сейчас сможет, но… Но к чему это все тогда?
Она сама пришла! Сама пошла за ним в лес! Сама захотела! Сама! И сейчас хотела тоже… Но боялась. И причина была этому только одна. Только в одном случае девушка, распалив мужчину, неожиданно начинает бояться и отказываться.
Ежи с таким не сталкивался, но рассказов слышал много.
И сейчас сделал то, что подсказывал даже не опыт, а инстинкты, кричащие, что торопиться нельзя, что сначала девушку нужно успокоить, уговорить, настроить на правильный лад.
И он зашептал, забормотал сбивчиво и горячо в покрывающуюся мурашками от его дыхания шею Рути:
— Красивая, такая красивая… Такая нежная… Не бойся, не бойся… Все хорошо… Все будет хорошо… Вот так, так, так… Давай присядем… Вот сюда… Вот так…
— Послушай… — задыхалась она от его напора, чуть медля, но затем послушно садясь на мягкую траву, а после и ложась на спину, когда Ежи, никак не комментируя еще одну смену положения, просто потянул ее еще ниже, — я просто… Понимаешь… Ты… Я никогда не… А ты… Даже не пришел… А я…
— Да-да-да… — бормотал Ежи, жадно вылизывая уже доступную ему грудь и с восхищением ловя сладкую дрожь губами, — я не мог… Но я о тебе думал, все время… Все время… Веришь? Ты красивая такая… И кожа сладкая… И можно я тут поцелую? Можно? И вот тут… И тут еще…
Рути не успевала ответить, что можно, а что нельзя делать с ее телом, потому что Ежи спрашивал исключительно для проформы, а сам уже целовал, уже гладил, уже раздевал, прикусывал, облизывал, дышал, трогал…
Она лишь сглатывала тяжело , то взволнованно глядя на то, что он делает с ней, то запрокидывала голову назад, закрывая глаза, словно не в силах оставаться в ясном зрении от происходящего, то цепляла его голову пальцами, непонятно что пытаясь сделать: остановить? Ускорить?
Ежи, уже не думая ни о чем, действуя исключительно на инстинктах, добрался до белья, содрал его, уставился на открывшийся ему чудесный вид, счастливо облизнулся и, наклонившись, прикусил кожу на лобке.
Рути вздрогнула крупно, всем телом, вскинулась, неверяще глядя на то, что он делает, попыталась свести ноги:
— Нет! Ай, ты что? Ты что? Нет-нет-нет…
Но Ежи, совершенно одурев от сладкого запаха и вкуса и уже не в силах уговаривать, просто протянул руку и властно опрокинул дрожащую девушку обратно на траву. И придержал, чтоб не мешала…
Рути бессильно выгнулась, бессмысленно глядя в черноту леса, и запрокинула руки за голову. То, что он делал с ней, ни в каких романах не писали, и сестра не рассказывала, что так бывает, что так можно делать…
А, оказывается, можно!
Волны непонятного удовольствия прошивали тело, заставляли дрожать колени и бедра, в голове шумело и ни одной мысли не долетало, и, когда Ежи неожиданно скользнул вверх и тем же движением, завершением его — в ее тело, наполняя, причиняя острую боль, Рути даже сообразить не успела ничего.
Только взвизгнула, возвращаясь из мира чувственного безвременья, сжала ноги, обхватывая бедра Ежи, и оторопело уставилась в чернущие в окружающем мраке глаза своего случайного любовника.
Раскрыла рот, чтоб что-то сказать, поделиться своим недоумением, своей болью, которая, как она знала, Ирри рассказывала, должна была быть… Но не настолько сильная! Не настолько!
И не успела. Ежи наклонился и вжался в ее губы жадно, так грубо, так бессовестно… Одновременно толкаясь в ее напряженное тело ритмично и жестко, чуть выходя и снова заполняя собой…
На каждое его движение Рути взвизгивала, но негромко, потому что губы все еще были заняты.
Ежи целовал, глубоко, бессовестно и пошло, не останавливаясь ни на секунду, не давая ей передышки, возможности осмыслить происходящее, остановить его, в конце концов!
Одной рукой он сжимал ее сомкнутые над головой запястья, а
