И теперь Гроза чувствовала в душноватой хоромине такое же напряжение. Как зарница, вспыхивающее на краю разума предупреждением: быть буре. Да только вот какой?
— Как ты не углядела за ней, Гроза? — сразу обрушил князь на нее упрек.
Нечасто доводилось таким его голос слышать. Чтобы тяжелее камня бил и в то же время льдом окутывал с ног до головы.
— Я не заметила, как Беляна пропала, — спокойно ответила она. — Чепядинок нынче с нами много пошло. И шумно было. Казалось, все рядом. А там… Может, времени много минуло. Мы все обошли кругом.
Князь подошел медленно. Остановился напротив, заложив руки за спину. Гроза невольно оглядела его крепкую шею в распахнутом вышитом вороте рубахи, его подбородок широкий и остановилась на плотно сжатых губах.
— Я не хочу тебя винить, Гроза. Да ты и не виновата, — Владивой, видно, пытался сдержать еще не утихшую ярость, которой довел наставницу княжны до слез, но не мог. — Но мне казалось, что силы твои помогут… Особенно у реки. Духи подскажут, где искать.
— Я не говорю с духами, — она вперилась в его глаза — и словно в прорубь с острыми краями нырнула, ободравшись едва не до мяса самого.
Закровоточило, засаднило до костей, пронеслась дрожь по спине — до мелкого стука зубов. Словно сквозняк лизнул мокрую кожу. Владивой умел — то жаром опалить, то льдом обдать так, что сердце замирает.
— Разве ты не дочь вилы? — вновь вскипел и плеснул он через край.
Вдохнул рвано и выдохнул медленно, гася злой огонь в груди.
— Может, я и дочь вилы, да не дочь охотничьей собаки, — Гроза отступила, невольно стараясь отгородиться от ярости отца, у которого пропало дитя. Потому что она в том и впрямь не виновата.
Сделала пару шагов прочь, словно от липкого пола ноги отрывая. Князь сейчас не в себе. Вон как глаза сверкают, точно клинки. Того и гляди на куски порежет вот так, взглядом одним. Но и страх в них стоял: что Беляну так и не сыщут. Что бы ни говорили о том, что с дочерью своей он сурово обошелся, отдав в невесты тому, кого она один раз в жизни видела, а все равно тревога страшная сейчас разрывала его сердце. Любил он ее и баловал часто, особенно когда мать родная от своих детей отдалилась, как будто чужими ей все вокруг стали.
Гроза остановилась, кусая губу, а после обратно подошла. Осторожно коснулась ладонью плеча князя, слегка сжимая пальцами. И не хотелось больше ничего говорить. А, кажется, надо было что-то?
— Она найдется. Обязательно. Уж духов недобрых, которых мог бы леший наслать, я бы почуяла… Раз уж дочь вилы.
— Прости, — выдохнул Владивой. — Я не хотел говорить об этом.
— Но сказал.
— Прости, — повторил князь.
Поймал ее руку и себе на шею закинул. Притянул ближе, обнял крепко, не сводя взгляда с лица Грозы. Она назад качнулась, как захотел ее поцеловать. Он удержал. Придавил бедрами к столу тяжелому и все ж поймал ее губы своими. Она отвернулась.
— Не нужно. Оставь меня, князь. Не мучай.
Оттолкнула его и выскользнула из рук.
— Разве ж мучаю? — он улыбнулся плутовато. — Кажется, всегда наоборот.
Поддел умело, заставив задохнуться в волне злости на себя саму. И сразу слова Сении вспомнились: дурит он тебе голову. Дурит… а как иначе? Или все же нет? Разве можно так притворяться?
— Не принесет это все добра ни тебе, ни мне, Владивой, — ровно произнесла Гроза. — Любовницей своей хочешь меня сделать? Так участь такая мне не нужна.
— Хотел бы сделать, сделал бы давно, — вновь начал яриться князь.
И отпустил уже, кажется, а снова дорогу преградил. Схватил за плечи, останавливая, встряхнул, сжимая сухие, белые от гнева губы.
— Так зачем? — пришлось голову запрокинуть, чтобы смотреть в его глаза.
Долго она этот вопрос в голове крутила, да все задать не могла. Потому что ответ боялась услышать. Тот, что бросит их на дорогу, с которой не свернуть. Которая приведет Владивоя к гибели. Долго князь держался. Долго стороной Грозу обходил, да как вернулся зимой в детинец после сбора дани и полюдья, так словно сорвалось в нем что-то — и уже не мог он сдержать своего стремления к ней.
— Нужна ты мне, Гроза, — низко проговорил князь. — Больше воздуха нужна. По- другому и сказать не могу. Объяснить не могу… И забыть тоже.
Он толкнул ее назад, едва не раздирая завязку на вороте. Держа за шею, вдавился в губы вновь. Стянул рубаху с плеча — и прошелся по нему горячим ртом. Сминая пальцами бедра через поневу и рубаху. До боли: чтобы следы оставить. Как метку свою: чтобы помнила каждый день. Хоть и так в мыслях он постоянно, как ни гони — хоть голову под топор. Прижался твердой плотью, что явственно ощущалась сквозь порты. Страшно стало. От того, что захлестывало с головой Грозу то безумие, что было в каждом его движении, в каждом касании губ, в рывках нетерпеливых, которыми он притискивал ее к своему телу.
— Хватит! — Гроза со всей силы толкнула его. Словно птица крыльями ударила — и не почувствовал, верно, ничего.
Толкнула Владивоя снова и вдруг нож для трав, что на поясе висел, выхватила. Сама не поняла, как. Не поняла, зачем и что дальше делать будет. Короткий взмах
— как отец наставлял — блеск стали, не слишком хорошей, да острой: сам кузнец Полян, давний друг отца, точил. Тонкие травяные стебли одним движением срезает и ветки рубит легко, коли надо. Гроза прижала нож к шее князя, взяв лезвием назад
— и он замер, глядя на нее прямо, не отстраняясь далеко и руки тяжелой с талии не убирая. Гроза сжимала дрожащие губы, на которых чувствовала вкус Владивоя, легкие отпечатки его зубов. И боялась, что маленькая рукоять выскользнет из влажной ладони.
— Режь, — хрипло уронил Владивой. — Ну?
— Рехнулся… — выдохнула Гроза.
— Давно уж.
Она надавила лезвием чуть сильнее, прямо под ухом — и выступила кровь. Да князь не шевельнулся даже, не попытался остановить и оружие отобрать — хоть и мог. Гроза руку, затекшую от напряжения, уронила и торопливо бочком протиснулась мимо. А Владивой отступил, низко опустив голову, чтобы не смотреть. Будто сам в себе побороть хотел то, что развернулось уже вовсю ширь, затопило безрассудством. По шее его побежала тонкая алая дорожка, впитываясь в ворот. Он смахнул ее, окрашивая пальцы, слизнул коротко, усмехаясь.
Гроза запахнула рубаху на груди и быстрым шагом, едва удерживаясь, чтобы не побежать, вышла вон. Все тело пылало, кожа хранила запах князя. А перед взором стоял сизый туман его глаз. Только по пути она вспомнила, что нож так и сжимает в руке — тогда убрала в плотный дубленый чехол. Прибежала в горницу и начала бестолково метать вещи в большой заплечный мешок. Знала теперь, что Беляна не заплутала в лесу. Не сгинула по воле духов заблудших или лешего самого. Не утопла в реке, не провалилась в овраг.
Она просто сбежала. От того напора, с которым Владивой делал в своей жизни все: рубился ли за земли, любился ли в постели, стремился ли выдать дочь замуж за того, кто был ему в зятьях удобней. Он задавил дочь своей волей. Невольно заставил Сению лечь под другого, лишь бы только понести ребенка — и быть в покое. И Грозу сжимал в тисках все сильней. Ударял молотом своего желания, раскаляя ее добела, вынимая из глубин тела тяжелое, как туча перед бурей, вожделение. Чтобы выковать из нее то, что было ему нужно. Чтобы сама захотела стать его до конца — и некого винить.
Она остановилась и заставила себя успокоиться — хоть немного. Вытрясла все вещи из мешка и уложила вновь, отбросив ненужные. Дело пошло гораздо быстрее. Даже удалось и ларь с украшениями затолкать на самое дно. И кошель, в котором позвякивало не так уж много кун серебром: да на дорогу хватит.
Нынче вновь тепло стало, но Гроза укуталась посильней, и платком укрыла рыжие свои вихры — совсем тщанием. Пронеслись снаружи шаги чепядинок и их встревоженные голоса: сейчас все в детинце за пропавшую княженку беспокоились. Дождалась, как все снова стихнет, и опрометью понеслась из своей горницы — вниз по всходу и во двор. Не оглянулась. Окольными тропками — к воротам, слушая гомон дружинников в стороне и боясь наткнуться хоть на кого-то из них: не отпустят тогда. Стражники только мельком на нее посмотрели: всех сейчас больше пропажа Беляны занимала.
