class="p1">Его губа рассечена, из пореза посередине идет кровь. На его скуле, под налитым кровью глазом, виднеется шишка цвета спелой сливы, придающая ему такой же нечеловеческий вид, как и Рейтер, которые расхаживают за ним. Мягкая голубизна его радужки скрыта за огромным зрачком, и я ахаю.
— Шестой? Что с тобой случилось? Дрожь в моем голосе становится неожиданностью даже для меня. Жизнь с врачом, подверженным воздействию пациентов, приходящих и жалующихся на случайную рану или недомогание, сделала меня несколько нечувствительной к страданиям других. Страдания Шестого так сильно трогают мое сердце, что я сжимаю руки в кулаки при виде него.
— Они сделали это с тобой?
Он едва заметно, почти наполовину кивает и отворачивается от меня, и я знаю, что он не хочет, чтобы я задавала еще какие-либо вопросы.
— Я принесла тебе немного супа. И хлеба.
Его плечи сутулятся, как будто он не хочет уступать своему голоду, но в этом особенность голодания. Это трудно игнорировать. Даже когда дело касается гордости.
Я разворачиваю хлеб, завернутый в марлю, и передаю ему через отверстие.
Наши руки соприкасаются, когда он принимает ее, и он отшатывается.
Я не двигаюсь, предложенный хлеб все еще у меня в ладони, и он снова тянется за ним, позволяя своим пальцам коснуться моей кожи. Прижавшись лбом к стене, я закрываю глаза, сосредотачиваясь на его прикосновении, пока оно не исчезает. Призрачное прикосновение его пальца щекочет мою ладонь, когда я лезу в рюкзак за чашкой супа, которую я положила в одну из множества пустых банок из-под маринадов, которые папа держит в кладовой. Ничто не выбрасывается, если это можно использовать.
Стеклянная банка как раз пролезает в отверстие, которое находится примерно в шести дюймах от земли, и снова шесть крадет возможность прикоснуться ко мне. Когда он берет суп одной рукой, другой нежно держит мои пальцы, просовывая мою руку в отверстие, пока я не оказываюсь по локоть там и не прижимаюсь к бетону. Не в силах видеть его манипуляции, я позволяю ему исследовать мои пальцы, вдыхая тепло его дыхания на костяшках моих пальцев, когда он проводит ртом и носом по моей коже. Ощущение исчезает, когда он отпускает меня, и я вытаскиваю руку обратно, потирая место, где он коснулся меня, прежде чем опуститься на колени, чтобы посмотреть, как он ест.
Он проглатывает бульон со стоном, который звучит почти как Мммм. Он доедает его быстрее, чем я ожидала, и толкает банку обратно ко мне, на этот раз не прикасаясь к моей руке.
Пока его челюсти расправляются с хлебом, мой взгляд прикован к другому шраму у него под воротником, который исчезает под рубашкой.
— Могу я посмотреть на твой шрам? Спрашиваю я, надеясь, что вопрос не отпугнет его.
— Тот, что у тебя на шее.
Он оттягивает воротник своей рубашки, наклоняя голову, чтобы показать мне еще один ужасный порез, который проходит у основания его горла, как раз над серебряной полоской.
Я пытаюсь представить причину раны, но небрежный рисунок его швов говорит мне, что ее нет, и узлы, скручивающиеся в моем животе, являются первыми приступами страха, что это следы садизма. Тот, кто это сделал, на самом деле не врач, потому что врачи не оставляют таких небрежных следов. Предполагается, что врачи не должны причинять боль пациентам.
Перекатываясь на спину, я отворачиваюсь, чтобы он не увидел агонии от моего навязчивого взгляда и слез, наворачивающихся на мои глаза при виде его боли. Как я вообще могу плакать из-за незнакомого человека, когда я почти не плачу из-за тех, кого хорошо знаю? Буквально на прошлой неделе папа сказал мне, что миссис Сандерс скончалась. Пожилая женщина много лет болела, была постоянной пациенткой папы, которая часто заходила к нему выпить немного его травяного чая.
Тем не менее, я ничего не почувствовал и молча упрекнул свою холодность.
Эмоции, которые шесть пробуждает во мне, почти не кажутся реальными. Как будто я каким-то образом обманываю свой мозг, и это проверка, есть ли у меня еще сердце. Что я не стала настолько оторванной от человечества.
Тем не менее, это реально. Его страдания разбивают мне сердце.
Когда я лежу на лесной подстилке, мой взгляд зацепляется за тяжелую ветку платана над головой — то, как она не достает до стены, как будто ее срезали, чтобы не свисала с края. Очевидно, предназначалась для того, чтобы не дать тем, кто с другой стороны, проникнуть внутрь. Но это близко. Достаточно близко, чтобы привязать веревку для перебрасывания через стену.
Срочность пронзает меня, и я поворачиваюсь к дыре, через которую на меня смотрит Шестая.
— Послушай меня. Я собираюсь вытащить тебя оттуда.
Он пятится от дыры, качая головой.
— Шестой, я справлюсь! С этой стороны есть дерево. Я привяжу веревку и переброшу ее через стену.
Все еще качая головой, он бросает быстрый взгляд в сторону охранников.
— Сегодня вечером. Ты можешь встретиться со мной здесь сегодня вечером? Электричество отключится, и нас никто не увидит. Обещай мне, что выйдешь сюда, когда сядет солнце.
Раскачиваясь взад-вперед, он потирает свой череп.
— Обещай, что будешь здесь. Я просовываю руку в отверстие, предлагая свою ладонь.
— Я больше не хочу, чтобы они причиняли тебе боль, Шесть. Пообещай мне. Пожми ее.
Грубая кожа касается моей, и когда он сжимает мою руку, я улыбаюсь.
— Я вернусь за тобой.
Рей
Поднимается холод в мой позвоночник, в то время как в легких горит огонь, когда я бегу по узкой дороге, ведущей к северной части общины. Я слышал, что ночные Посредники так хитро выслеживают преступников и тех, кто пытается пробить брешь в стене, что невольный бродяга вроде меня даже не узнает, что за ней охотятся, пока не станет слишком поздно.
В моем рюкзаке есть веревка и дополнительный комплект повседневной одежды папы — пара брюк для отдыха и футболка, чтобы не устраивать охоту на человека, если мы столкнемся с охранниками по пути. Перед уходом я разбудила папу, который снова заснул в своем кабинете, и отправила его спать, подождав, пока я не буду уверена, что он устроился поудобнее, прежде чем отправиться в путь. Я также взяла с собой слинг на случай неприятностей. Хотя, при тех неприятностях, которые я ожидаю от чего-то подобного, у жалкой кучи камней не будет шансов против расстрельной команды.
Только лунный свет падает с неба, когда я добираюсь до электрического заграждения в лесу, хватаю палку и бросаю ее на забор. Из-за отсутствия звука я навожу руку на металл и делаю глубокий вдох. Поскольку электричество отключено на ночь, забор должен быть отключен.
Закрыв глаза, я хватаюсь за проволоку и выдыхаю вздох облегчения, когда это не выбивает меня из колеи. Я пролезаю через щель, но останавливаюсь с
