Чай остыл. Руки все еще дрожали, но истерика отступила, и, когда полицейский спросил, что же произошло, я честно попыталась вспомнить.
— Я легла спать… — Дальше был провал. Как объяснить, что я — не я? И нужно ли вообще об этом говорить? — Я не помню!
— Что вы помните?
Я бездумно поднесла руку к лицу — туда, где помнилась резкая боль, после которой была темнота. Прикосновение запустило нужную цепочку воспоминаний.
— Больно. Упала. Малыш плакал, просил не умирать. Потом треск… Чувство опасности, очень сильное. Я схватила ребенка, понимала только, что нужно спасаться. Все.
— Малыш, а ты что помнишь? — осторожно спросил полицейский.
— Папа кричал и сильно ругался, — прошептал Олежка. — Он бил маму и кричал «сдохни».
Малыш захныкал. Я торопливо протянула руки:
— Иди к маме, маленький. Все хорошо. Я ведь не умерла, правда? Ты попросил меня не умирать, и я не умерла. Ты у меня умничка, смелый мальчик. Спас маму.
Я прижимала его к себе, укачивала, шептала, что бояться больше нечего, что храбрые дяди-пожарные потушили пожар, а папа ушел далеко-далеко и больше никогда не вернется и не будет нас обижать. И с каждым словом все яснее чувствовала, что не брошу этого ребенка.
Кто я, где я, будем разбираться потом, но малыш мой, и точка.
Врач смотрела на меня так внимательно, что становилось не по себе. Я машинально потерла лоб.
— Голова болит? — быстро спросила она.
Я покачала головой: после всех ее мазей, капель и таблеток боль почти не ощущалась, только состояние было слишком заторможенное. Но с этим странным «я — не я» нужно было что-то делать. Все тот же инстинкт криком кричал, что правду лучше не говорить. И я решилась.
— Голова уже не болит, но я ничего не помню. То есть, до момента удара — вообще ничего. Даже… даже не помню, как зовут… звали… мужа. И вас не помню, — я виновато поглядела на приютившую меня соседку.
Врач осторожно дотронулась до моих висков, я вскрикнула — прикосновение откликнулось ослепительно яркой болью и алой вспышкой перед глазами.
— Как тебя зовут? — мягко заданный вопрос влился в уши, я ответила, не думая:
— Марина…
И запнулась. Уверена я была только в имени.
Под осторожными массирующими движениями боль утихала.
— Сильный удар, — объяснила врач, — сотрясение мозга, да еще и психологический шок. Память вернется. Может быть, не вся, но вернется. Не тревожьтесь. Чем меньше тревоги, тем скорее все придет в норму. В больницу вас можно не забирать, сильных ожогов нет, внутренних повреждений тоже, кости целы, повезло. Но как минимум три-четыре дня рекомендую постельный режим. Если будет слабость, головные боли, головокружения — лежите, станет хуже — вызывайте врача. Назначения… — задумавшись не больше, чем на полминуты, она быстро исписала листок списком лекарств. — Найдется, кому сходить в аптеку?
— Конечно, — тут же уверила соседка. — Кстати, Марина, я Вера. Если что не вспомнишь, спрашивай, расскажу.
Мы все расписались в протоколе. Руки у меня снова тряслись, и невнятная закорючка никого не удивила, кроме меня самой — кажется, обычно я расписываюсь не так?
— Оставайся пока у нас, — предложила Вера.
Идти в пустой, чужой дом было страшно, и я согласилась.
— На одну ночь. Не хочу вас стеснять, мне только в себя прийти…
— Даже и в голову не бери, сколько нужно, столько и оставайся! Мы ведь соседи. Ты нам тоже всегда помогала, не помнишь, так поверь на слово.
Я снова закуталась в плед: трясло и знобило так, что зуб на зуб не попадал. Долго сидеть не пришлось: пока выпила еще одну кружку чая, Вера приготовила для нас с малышом гостевую комнату. Отвела меня к кровати, уложила, и я тут же провалилась в сон.
* * *
Мне снился пожар.
Я живу — то есть жила — в старом двухэтажном доме на четыре квартиры, еще довоенной постройки, скрипучем и рассохшемся. Загорелась квартира внизу, у нас там неблагополучные жильцы, от них всего ждать можно. Ядовитый дым тянулся по вентиляции, просачивался на лестницу и под двери, в щели перекрытий. Я не проснулась. Когда разгорелось пламя и случайные прохожие забили тревогу, ни внизу, ни в моей квартире спасать было некого. Наверное, это была легкая смерть, но все равно стало больно. Я вскинулась, просыпаясь, хватаясь за горло и кашляя. Захныкал Олежка — его уложили в старой детской кроватке без бортиков. Я протянула руку, погладила встрепанные мягкие волосы:
— Ш-ш-ш, маленький, тише. Маме приснился плохой сон, не страшно. Все хорошо, спи.
Малыш затих, а я лежала, глядя в темноту, и кусала губы, чтобы не зарыдать. Этот сон был не просто плохой. Откуда-то я знала — с абсолютной, кристальной ясностью! — что видела правду. Что я на самом деле умерла там, дома. Не будет больше споров с дочерьми о всякой ерунде, не стоящей, по большому счету, споров. Не будет сказок на ночь для внуков, летних поездок с ними к морю, семейных встреч на дни рождения и новый год. Не будет насмешек за мою любовь к даче и моих ответных: «А яблочки с клубничкой любите?»
Только в юности кажется, что шестьдесят три — почтенный возраст. Я вовсе не считала себя старухой. Да мне бы еще жить и жить! Правильно дети ругались, что цепляюсь за старую квартиру в глухой провинции, уехала бы к ним, как не раз предлагали — жила бы.
Но я люблю провинцию, а московские ритмы жизни меня пугают. Пугали…
Сдерживаться становилось все труднее, по щекам текли слезы, и я постаралась отвлечься, думать о другом. Тем более что тема для раздумий была, и очень даже актуальная
— что со мной вообще произошло и до сих пор происходит?! Как-то все это не слишком похоже на загробное существование.
Эта мысль словно выключила меня — я провалилась то ли в сон, то ли в очередное видение, снова точно зная, что вижу правду.
Вокруг плясало пламя, я лежала на полу — одна рука неловко прикрывает лицо, глаза закрыты, из-под волос и со лба течет кровь. Ко мне прижимался беловолосый худенький малыш в веселой пижамке с зайчиками, пытался стереть с лица кровь и плакал, умоляя не умирать. Рядом валялся полуголый мужик, придавленный рухнувшим шкафом. Лица разглядеть не получалось, впрочем, как и моего. Но ясно было, что мужик мертв — шкаф вовсю полыхал, а он и не дергался.
На этот раз я подскочила молча, зажимая рот. Затошнило. На столике рядом с кроватью стояла вода, я выпила полстакана залпом и тихо выдохнула. Малыш спал. Бедный ребенок, пережить такой ужас…
Снова ложиться было страшно, но голова кружилась, и сидеть сил не было, а едва я дотронулась головой до подушки, как провалилась в сон.
Теперь я рассмотрела своего здешнего «мужа». Небритый коротко стриженный мужик в драных джинсах и майке. Темные слегка волнистые волосы, темные глаза, четкие линии лица. Красавчик даже с этой неопрятной щетиной. И фигура что надо, видно, что сильный, такой обнимет — дух захватит. Вот только чудится мне, что лупил он «меня» не реже, чем обнимал.
