Потому что мать изменилась – и оказалось, что она может весело напевать, стряпая на кухне, что у неё все ещё прекрасная фигура, что она умеет смеяться и запросто может не пользоваться старящей ее косметикой. Потому что Сергей оказался клёвым мужиком, верным и негулящим, хоть и был моложе матери на одиннадцать лет, рукастым, непьющим и некурящим, не залипающим в ящик и игрушки и вообще – образцовым семьянином. Он был стармехом на рыболовном судне, а кроме того, детдомовцем, и поэтому больше всего на свете ценил жену и детей. Да и Алёху он искренне считал своим сыном.
Сейчас отчим был в отпуске и потому возился с Бенедиктом – Бенечкой, как называла его бабушка Ида. Трёхлетний Беня помогал отцу с ремонтом чайника, что выражалось в попытке пристроить на игрушечной лестнице фигурку индейского вождя. Логику брата Алёха понимать категорически не хотел, но то, что тот пошёл в отчима своей жизнерадостностью и спокойствием, успокаивало.
Своего родного отца Алёха не видел никогда и даже не подозревал, как того толком зовут, потому что знал достоверно – отчество ему досталось от имени деда, но догадывался, что унаследовать характер мог от него. До появления в их жизни Сергея он полагал, что у него угрюмые и робкие гены матери, но за последние годы убедился, что напрасно грешил на мать. «Копия отца» – не всегда звучит гордо, иногда и пугающе.
– Леха! – крикнул отчим из комнаты. – Как диплом?
– Нормально, – выдавил Алёха улыбку. – Ну, замечания, конечно, есть…
Отчим выглянул в прихожую, на его ноге висел сосредоточенный Бенедикт.
– Сгоняй в магазин, будь добр, – попросил отчим. – Лене масло для курицы нужно. Я бы и сам сходил, да вот чайник, – и он, будто извиняясь, развёл руками.
Нет, отчим был человеком не жадным. Даже наоборот – он ни в чем не отказывал ни жене, ни Алёхе с Бенькой, за что ему часто влетало. Но у него был пунктик – починить сломавшуюся до срока вещь, заставить её работать как раньше, проявить талант механика и изобретателя. Алёха поражался такому упорству – и в глубине души безмерно завидовал. Отчим совсем не боялся пробовать жизнь на вкус.
И Алёха, все ещё адски голодный даже после шаурмы, натянул куртку обратно и отправился в магазин. На улице стояла весна – сухая, тёплая и немного ветреная. Кое-где ещё в тени на северной стороне лежал снег, а там, где целый день грело солнце, уже полезла первая жидкая трава. Дворник деловито сгребал оставшиеся с прошлой осени листья в кучу, и бабки на лавочке обсуждали какую-то «проститутку». Информационный обмен последних лет затронул не только молодых – прислушавшись, Алёха с удивлением понял, что интерес бабок вызвала какая-то кинозвезда, чья фамилия безразличному к искусству Алёхе ничего не сказала.
До магазина он дошёл довольно быстро и обнаружил там локальный Армагеддон. Подивившись наличию только соков, спиртного и хлеба и обнаружив пустые полки во всех остальных отделах, он вернулся на кассу и там узнал, что вечером была проблема с электричеством, поэтому весь прочий товар сняли «во избежание», включая и масло. Курице, ждущей на плите своего звёздного часа, это помочь никак не могло, и Алёха потащился в универсам возле метро, срезая путь через дворы.
Стройка, эпидемией охватившая город, добралась и до их района. Алёха упёрся в выросший за пару дней забор, плакат на котором традиционно просил извинения за причинённые жителям неудобства и обещал, что скоро здесь будет дом по программе реновации. Прикинув, куда собираются втыкать этот дом, Алёха заранее посочувствовал будущим переселенцам и пошёл в обход.
Как ни странно, в обход тоже копали. Вообще, сколько Алёха себя помнил, город перерывали постоянно – будто каждый вновь поставленный мэр обозначил себе задачу обнаружить нефтяное месторождение. В обход строили метро, Алёха совсем приуныл, тем более что запищал телефон, и мать спросила, не побежал ли он за маслом куда-нибудь за три километра. Запах курицы доносился почти что из трубки, и Алёха решил рискнуть.
Что до него таких же рисковых тут побывал не один десяток, понятно было уже по исчезающей за ограждением протоптанной тропинке. Алёха тоже сунулся в щель в заборе, искренне надеясь, что его не поймают. Хоть он и оканчивал юридический факультет, но понятия не имел, чем ему грозит проход через стройку. Но вроде бы рабочие копались где-то поодаль, а проходить надо было через подъезд выселенного, но ещё не снесённого дома. Из подъезда вышел мужик с цветами и бутылкой коньяка, и Алёха, проводив его задумчивым взглядом, шагнул в пропахшую сыростью темноту.
Куда было нужно идти дальше, он поначалу не понял. Потом сообразил, что мужик вряд ли разжился букетом и коньяком в заброшенном доме, а значит, он шёл от метро, как раз от того универсама, куда направлялся сам Алёха. Значит, где-то тут есть выход, решил он и попробовал потыкаться в разные двери.
Почему-то пустота покинутых жильцами квартир вызвала у Алёхи неприятное сосание под ложечкой. Люди оставляли мебель, ковры, старые телевизоры, технику, и самым странным было то, что это даже уже не крали. Бомжам телевизоры некуда было втыкать, а прочий люд давно уже перестал страдать старорежимным вещизмом. Новый дом – новые вещи? Да, наверное, так, но Алёхе все равно почему-то казалось, что он без спроса зашёл в чужое жилье.
Однако дома в нетерпении поджидала курица, а Алёха осторожно бродил по квартире, рассматривая обои, линолеум, какие-то безвкусные картины. Дверь в ванную комнату была ещё совсем новой, и Алёху почему-то потянуло заглянуть туда. Но там не обнаружилось ничего интересного – лишь старая ванна, разбитый унитаз и кусок засохшего мыла.
С мыслями о курице Алёха вернулся на лестничную площадку. Где-то хлопнула дверь, точно не та, в которую он вошёл, и Алёха сообразил, куда ему дальше нужно: за лестницу, где пожарный выход.
В мутном окне Алёха увидел, что уже порядком стемнело. Представив, что скажет ему мать, он торопливо толкнул деревянную дверь и вышел на улицу.
Глава вторая
Алёха ступил прямиком в полную жирной грязи лужу, отвратительно холодную и глубокую – нога провалилась аж по щиколотку, и он, не устояв на ногах, плюхнулся туда ещё и ладонями. Это оказалось последней каплей – что ж за день такой?! Вот наверняка сейчас в универсаме тоже масла не будет, или он окажется вообще закрыт! Алёха выругался в голос, едва ли не всхлипывая от обиды на весь мир и от жалости к себе, и, поднявшись, вытер руки о штаны и огляделся, чтобы понять, как выбраться из лужи с наименьшими убытками.
Он торчал под холодным ливнем на довольно широкой дороге – если её можно было так назвать, потому что она вся представляла из себя грязное месиво, словно её раскатали фуры. Хотя, может быть, и раскатали – стройка же...
Но стройки не было.
И дома позади Алёхи не было тоже – верней, был, но не стандартная пятиэтажка, по которой он только что бродил, а какой-то двухэтажный каменный сарай с высокой острой крышей, возле которого стояла пара осёдланных лошадей. Смеркалось, но в остатках света слева хорошо был виден лес – недалеко, может, в полукилометре или ближе. Справа же тянулись какие-то поля, сплошь пересечённые невысокими заборами из камня.
– Не понял, – пробормотал Алёха и вздрогнул, не узнав своего голоса: тот звучал как-то слишком высоко и одновременно хрипло.
Если дорогу он еще мог кое-как притянуть, точно так же, как и лошадей… Ну, может, правительство города взялось за экологию и поощряет применение гужевого транспорта. Но лес в картину мира никак не вписывался. Когда-то рядом действительно был парк, но с тех пор деревья только вырубали, и никакой заботой о природе городских властей лес не объяснялся.
Надышался он чего-то в той квартире, что ли? Алёха вспомнил, как читал недавно про «фенольные дома» – не очень-то и поверил, но, может, этот случайно был таким? Что там было, Алёха в точности не помнил, только что фенол ужасно вреден и испаряется и что его добавляли в семидесятые в бетон. Или в шестидесятые. В общем, ещё при Союзе, но уже после Сталина.
