Шесть лет прошло. А помню все так, словно это было вчера: как Алекс буквально выхватил меня из пилотского кресла, как протащил по коридору и швырнул в спасательную капсулу. Как меня вжало в амортизационное ложе, когда капсулу отстрелило от корабля, как я, захлебываясь слезами, давясь криками, все-таки выглянула в прозрачную панель – и увидела, как наш однопалубный истребитель затягивает гравитационное поле ловушки. Алекс стоял у капитанского мостика, я видела его светлый силуэт сквозь обзорное окно, что-то пытался сделать… Он включил двигатели на полную мощность, оранжевое пламя рвануло из сопел – и корабль попросту начал разваливаться на куски. Он падал в искусственно созданную бездну, и продолжал разваливаться. Хотелось верить, что Алекс не успел почувствовать боли. Это было все, о чем я молила мироздание последующие шесть лет.
Наконец я дошла до нужного корпуса. Прозрачная панель приветливо скрылась в нише, позволяя пройти в светлый холл. Дальше – металлический блеск лифта, привычный глазок камеры. Дом знает меня, знает, на какой этаж мне нужно подняться, и вот я, наконец, открыла дверь своей квартиры. Не снимая обуви, прошагала на кухню, взяла две пилюли из контейнера и торопливо их раскусила. Рот сразу залило приторной сладостью, в ушах зажужжало – и через минуту все закончилось. Мигрень прошла.
- Ну, в самом деле, - пробормотала я, невольно повторяя слова Мишеля и осматриваясь.
Похожий на таблетку уборщик застрял, пытаясь втиснуться под холодильник. Я его легонько подтолкнула носком ботинка, и он пополз дальше, шурша щетками и распространяя легкий аромат спелой дыни.
Еще спустя четверть часа я в банном халате сидела в любимом кресле, а рядом, на столике, исходила ароматным паром большая кружка травяного чая. Пару чаю составил бутерброд из белой булки с ломтем колбасы, и я чувствовала, что сегодня одним бутербродом дело не ограничится. В этом была своеобразная прелесть работы военным пилотом: метаболизм нам отрегулировали так, что можно было хорошо и с аппетитом кушать, не опасаясь заработать сочные складки на боках. Мишель пилотом не был, зато явно любил поесть вкусненького.
Мишель… Черт бы его побрал, с таким-то предложением. Меня начинало трусить от одного вида девиран. Их образы нынче – часть модного тренда, вся реклама забита высокими силуэтами в черных балахонах. Иногда мне казалось, что у девиран и головы-то нет, потому что никто и никогда не видел, что у них за лица. Лишь в тени капюшона светятся то соты, то бледно-зеленые полосы, то какая-нибудь схема, похожая на графическое изображение любой интегральной схемы. Может, и правда, голова отсутствует, а на месте лица – голограмма? Но где тогда мозг? Не может быть разумного существа без мозга… Не иначе как где-нибудь в животе.
Мысли были вязкими, цветными и похожими на бред. Но предложение Мишеля упорно не хотело идти прочь из головы. А что, если?..
Я ведь не просто так смотреть на них не могу. Я – боюсь. До мерзко вспотевших ладошек, до дрожи во всем теле.
Но помимо страха, есть еще и ненависть. И не проходящая с годами дыра в душе, темная пустота, в которую я не решаюсь заглядывать, ибо там – светлый, худощавый силуэт Алекса и изящный корпус корабля, берущийся огненными трещинами. Я тону в этой странной пустоте, замешанной на страхе и ненависти. И – надо признать – даже не живу, так, существую, день за днем, без интереса, без радости.
Что, если предложение Мишеля неспроста, и меня хотят отправить на «Содружество» те, кто не в восторге от сотрудничества с девиранами? Что, если я смогу что-то изменить? Отомстить? А вдруг… потом я смирюсь наконец с утратой и взгляну на мир по-иному?
Я допила чай, отставила чашку. Побродила по гостиной, увидела ее, словно впервые: здесь царили тоска и запустение. Пыль на полках. Широкая, в пол-стены, винтажная панель визора, который я уже и забыла, когда включала в последний раз. И давно засохший цветок в керамическом горшке, который мне подарили на день рождения на работе… Кажется, мне просто необходимо было с кем-то поговорить.
Прошлепав в спальню, я забралась в кровать, под одеяло. Прикосновение к правому виску активировало нейроинтерфейс коммуникатора, и этот же нейроинтерфейс установил соединение с нужным абонентом. Я прикрыла глаза. Удобно все носить в собственной голове! Уже никто и не задумывается о том, с какими сложностями столкнулись изобретатели «перехода», который позволил объединить органику и неорганические элементы. Теперь все этим пользуются – и все.
Тем временем прозрачный имплант работал. Все так же, с закрытыми глазами… Но я увидела расплывчатое изображение знакомого кабинета в исследовательском центре и единственного человека, с которым говорить хотелось всегда, невзирая ни на что.
Папа.
Старенький, худенький и смешной в белом халате сотрудника Центра.
Сам центр назывался так длинно и вычурно, что я даже не трудилась запоминать его название. Самое главное отложилось в памяти: центр обработки информации, остальное – неважно.
Важным было то, что отец мой всю жизнь проработал там, через свою работу исследователя развелся с мамой, она потом улетела куда-то в галактику S-15 с новым мужем, а меня оставила. Мама считала несправедливым то, что при разводе более всего страдает женщина. Мол, мужчина может и дальше устраивать свою личную жизнь, а на женщине все ставят крест, потому что она с ребенком. Наверное, папа не горел желанием устраивать личную жизнь еще раз, или работа ему полностью эту личную жизнь заменила… В общем, он сам предложил оставить меня с ним.
- Привет, - подумала я.
Мысль транслировалась через тот же нейроинтерфейс, в сеть.
- Привет, куклешка, - папа заулыбался.
На изображении он выглядел именно таким, каким привык видеть себя в зеркале. То есть, чуточку лучше, чем на самом деле.
- Ты плохо выглядишь, – тут же заметил он, что было вполне естественно: именно так я воспринимала собственное отражение.
- Нельзя в таком состоянии пребывать такой долгий срок, - пропыхтел он и насупился.
- Я поговорить хотела, папа.
- С превеликим удовольствием, - он снова улыбнулся, ехидненько так, - я даже не буду задавать тебе глупых вопросов. Про мужчин. Или про потенциальных внуков.
- Вот и не задавай, - я тоже невольно улыбнулась, - ко мне приходил Мишель…
- А, как же, помню. Очень положительный молодой человек.
- И теперь при должности. Но не в этом дело, па. Знаешь, какое он мне предложение сделал?
Папа так и застыл на транслируемом изображении. Возможно, он и в реальности застыл.
- Нет, не руки и сердца, - торопливо продолжила я.
- А жаль!
- Он мне предложил полететь на «Содружество». Сказал, сейчас свободна должность второго секретаря консула, и вот… я…
Папа прищурился, при этом его кустистые седые брови встопорщились, а седые усики, которые он так старательно подстригал, казалось, тоже встали дыбом.
- И ты думаешь, надо ли тебе все это?
- Ну да, - виновато ответила я, - вот, хочу посоветоваться. Ты же знаешь…
- Знаю, - с легкой усмешкой сказал он. Лицо его расслабилось, брови и усы снова обрели вполне благообразный, привычный вид, - но я бы полетел туда обязательно. Жаль вот, старичков туда не берут, а зовут только красивых девушек.
- Па…
- Да ладно, - он весело подмигнул, - лети, куклешка. Я понимаю, что не мне тебе давать советы, но… В любом случае, хуже, чем сейчас, уже не будет. Сегодня, кстати, в новостях передали, что на заседании представителей Альянса только что драки не было.
- И кто кого пытался бить? – я новости никогда не смотрела. А вот папа смотрел их по пять раз на день.
- Да все те же, все тех же. Кто-то против сотрудничества с девиранами, кто-то – за. Вообще за – это те, кто покупает и продает данные. А против – всякие там правозащитники. Мол, неправильно это, если появляется монополист в области данных, да еще и негуманоидный монополист.
