солнечный свет. Они либо вышли из леса, либо совершали переход по его окраине.
А через полдня в стуке копыт и густом шуршании ветра послышались и другие отдалённые звуки: лязг металла, глухой стук топора по древесине, ржание лошадей, голоса и даже смех. Чем дольше они ехали, тем отчётливее становились звуки. Они прибыли в лагерь.
С Атанаис сняли повязку, и девушка, прищурившись на ярком свету, смогла оглядеться. В лесу на берегу широкого глубокого ручья раскинулся крупный палаточный лагерь. Были здесь и шатры из темного материала. Помимо вооружённых мужчин в тёмных одеждах Атанаис увидела женщин и детей. Они готовили еду или стирали бельё. Сновали туда-сюда с корзинами, хворостом для розжига костра, топориками разрубали тушу птицы или зверя на куски, чинили одежду, умывали или отчитывали детей. Одна из молодых женщин, высокая, сильная, с длинной светлой косой, участвовала в тренировочном бою против троих шамширцев. Двигалась она невообразимо быстро и ловко. Словно богиня войны.
Заметив небольшой отряд собратьев и незнакомую девушку с завязанными руками, шамширцы застыли, внимательно рассматривая процессию.
— Ещё пленник! — крикнул кто-то из толпы. — Зачастили!
— Эту Сакрум тоже пощадит?
— Отдаст кому-нибудь из воинов. Зачем тут девчонка?
— Обычную девчонку кинули бы в толпу или ещё в лесу растерзали. А эту везут верхом, с почестями, да ещё и прямиком к Сакруму наверняка.
— Смазливенькая. Вот и везут.
— Бывали и краше.
Под это нестройное шипение Атанаис провезли почти через весь лагерь к двум большим шатрам. По обе стороны от входа знамена с изображением снежного барса с окровавленной правой лапой, оставлявшей кровавые следы на снегу. Шатры хорошо охранялись. Не менее двадцати вооружённых шамширцев несло караул. Атанаис помогли слезть с коня и подвели её ко входу. Солдаты не сводили с неё глаз.
— Стоять, — гаркнул один из них с заросшим бородой лицом.
Выглядели они, как головорезы. В тёмных рубахах и куртках, увешанные всевозможным оружием. Небритые и нестриженные.
— Её проверяли? — грозно вопросил он собратьев.
— Она без оружия, — последовал ответ.
— Юбку задирали?
Молчание было ему ответом.
Он схватил Атанаис за руку, дёрнул к себе и начал проверять. Руки его блуждали по её груди, спине, талии, спускались всё ниже. Девушка стиснула зубы и нервно сглотнула, молча терпя. Он проводил по ней руками, слегка пощипывая пальцами её тело. Соратники посмеивались, но тихо и молча. Скалились, словно волки. Похотью горели их глаза. Атанаис хотелось ударить шамширца, но рукояти двух сабель, выглядывающие из-за его спины, заставили её отказаться от этого порыва.
Тут он дёрнул подол её платья и поднял юбку. Вся шамширская братья увидела её чулки, тёмные, дорогие, прикреплённые ремешками к поясу, её длинные красивые полноватые ноги. Кто-то загудел, кто-то зарычал, заулюлюкал. Но вдруг всё прекратилось. Шамширец, уже тянувший руки к ногам Атанаис, отскочил. Приглушённый гогот прекратился. Казалось, затих и весь лагерь, и весь лес.
Из шатра, глухо стуча каблуками сапог, вышел высокий широкоплечий мужчина с тёмными волосами, убранными в короткий хвост, ухоженной густой бородой, длинными красивыми бровями, такими чёрными, словно неведомый художник нарисовал их углём. Светло — серые глаза горели сталью. На нём — чёрная рубаха, вокруг талии — кожаный пояс. На ногах чёрные кожаные штаны и высокие сапоги. И таким суровым в эту минуту было его лицо, что Атанаис стало страшно. Мурашки водопадом кинулись вниз по телу.
— Прости меня, Брат мой, — забормотал шамширец, щупавший девушку, а теперь кланявшийся Старшему Брату. Сакруму. Спутать с кем-то другим его было невозможно.
Сакрум перевёл глаза на пленницу. Как только она встретилась с ним взглядом, в ней загорелся огонь. Разлился горячей вязкой волной, от сердца во все части тела. Атанаис словно встречала его раньше. Будто старый знакомый стоял перед нею. Или кто-то родной?.. И встреча эта показалась приятной, долгожданной. Словно уши заложило давлением, и нежный туман окутал разум.
Сакрум пристально глядел Атанаис в глаза. Затем подошёл, достал огромный нож, и девушка успела лишь дёрнуться. Мужчина дёрнул её к себе и одним движением разрезал толстые верёвки на запястьях. Обрывки упали на землю.
Он с усмешкой поглядел пленнице в глаза и вопросил угрожающим басом, обращаясь к своим братьям:
— Это её вы назвали ведьмой?
Шамширцы из отряда кивнули.
— Как тебя зовут?
— Атанаис, — ясным голосом ответила она.
— Да, — на лице Сакрума появилась хитрая улыбка. — Голос колдовской. Братья сказали, ты хорошо поёшь.
— Твои Братья запрещали мне говорить, не то что петь, — спокойно ответила девушка, покорно опуская глаза.
— Но кабрийцев ты сожгла.
— Я не сама сожгла их. Один из них напился, уснул у костра и перекатился в огонь. А твои Братья нарекли меня ведьмой незаслуженно.
— Если мои Братья запрещали тебе говорить, они испугались тебя до смерти, — хмыкнул тот, свысока глядя на неё, продолжая с хитрой улыбкой рассматривать её лицо. — Слышал, ты закончила Орн и называешь себя целителем?
— Я и есть целитель.
— Останешься здесь, поможешь нашему лекарю Аамону. Жёны моих Братьев не хотят лечить свои женские недомогания у мужчины.
— Почему бы вам просто не отпустить меня домой?
Шамширцы начали взволнованно переминаться с ноги на ногу, ожидая реакции Сакрума. Тот лишь вкрадчиво обронил:
— В Орн? Я не могу никого послать проводить тебя туда. А одна ты наверняка погибнешь — снова поймают кабрийцы или дезертиры. В той стороне теперь война, и в этих лесах много мерзавцев. В одиночку ты не найдешь дорогу и заблудишься. Мы идём дальше на северо-запад, а Орн на юго-востоке. В ближайшие месяцы я не намерен возвращаться в Архей. Тебя нашли мои Братья, ты в моём лагере, теперь я несу за тебя ответственность. Радуйся, с незваными гостями я обычно поступаю иначе. Попал к нам один такой две недели назад. Теперь не знает, как ему залечить свои раны.
Атанаис не стала спорить или умолять. Понимала, что бесполезно. Лучше она затаится, оценит обстановку, всё разведает. Разыграет смирение и готовность подчиняться. Мужчины это любят. Думают, что понукают красивой женщиной, а на деле красивая женщина управляет их волей, осторожно поворачивает их голову то в одну,
