— Дорогая, я…
— Нет. Не отвечай мне сейчас. Возьми на размышления два дня, так же, как это сделала я. Но так или иначе, ты должен знать, Мартин. Если ты скажешь «нет», то я не захочу видеть тебя когда-либо снова. Если ты скажешь «да», то я буду с тобой и рожу тебе детей. Я буду любить до самой смерти, Мартин. Всегда только тебя, клянусь.
Тогда, прежде чем дрогнуть и начать умолять его или плакать, Ленобия вырвалась из рук Мартина, подхватила с пола щетку и отвернулась к лошадям, лаская их, шепча приветствия и нежные словечки.
Мартин медленно прошел за ней ко второй лошади, ничего не говоря и не смотря на девушку, принимаясь расчесывать гриву мерина. Таким образом, он был скрыт от глаз Епископа, когда тот зашел в грузовой отсек.
— Уход за животными — работа не для леди. Но ты ведь и не леди, маленькая бастард?
Ленобия почувствовала неприятное ощущение в животе, но все же обернулась лицом к священнику, о котором думала больше как о монстре, чем как о человеке.
— Я говорила не называть меня так, — Ленобия гордилась тем, что голос ее не дрожал.
— А я говорил, что мне нравится борьба, — он растянул губы в змеиной улыбке. — Но с ней или без нее, в любом случае, когда я с тобой закончу, ты будешь тем, кем я захочу — любовницей, шлюхой, дочерью, бастардом. Кем угодно. — Он шагнул вперед, и свет скользнул по рубину на кресте, словно оживляя его. — Кто защитит тебя теперь, маленькая бастард? Теперь, когда монахиня мертва? — Епископ достиг края стойла, и Ленобия в страхе прижалась к боку мерина. — Время быстротечно, моя маленькая бастард. Ты станешь моей до того, как мы достигнем Нового Орлеана, и тогда никакие урсулинские монашки тебя не спасут.
Священник положил руку на створку стойла, чтобы открыть его.
Мартин вышел из тени, становясь между Ленобией и Епископом. Юноша говорил спокойно, однако размахивая зажатым в руке скребком для копыт, который отблеск фонаря сделал его похожим на нож.
— Я думаю, не тебе претендовать на эту леди. Она не хочет тебя, Лоа. Оставь ее в покое и уходи.
Глаза Епископа опасно сузились, и пальцы стали поглаживать рубин на кресте.
— Ты смеешь говорить со мной подобным тоном, мальчишка? Ты должен знать, кто я такой. И насчет Лоа ты ошибаешься. Я Епископ, человек божий. Уходи сейчас, и я забуду, что ты когда-либо что-то говорил мне.
— Лоа — дух. Я вижу его в тебе. Вижу тебя. Бакас поглотил тебя. Ты — зло. Ты — тьма. И тебе не место здесь.
— Как ты смеешь мне перечить? — взревел Епископ.
На его возросший гнев откликнулось пламя фонарей, висевших по краям стойла.
— Мартин! Огонь! — отчаянно шепнула Ленобия.
Епископ сделал шаг вперед, словно хотел напасть на Мартина голыми руками. Все произошло стремительно. Мартин взмахнул скребком, но священника не ударил. Вместо этого юноша обратил его против себя. Ленобия шумно вздохнула, поскольку Мартин порезал скребком себя, после чего махнул порезанной рукой в сторону онемевшего Епископа и окропил кровью его рубин, оттолкнув того ударом в грудь.
— Она принадлежит мне, а я ей, — властно сказал Мартин. — Верностью и правдой, и эта кровь тому доказательство. Все твои попытки напрасны. Все тобой сделанное обратится против тебя же десятикратно.
Священник застыл в стороне, словно кровь действительно его ударила. Мерины прижали уши к своим большим головам и злобно зафыркали на него, обнажая квадратные зубы.
Чарльз де Бомон отпрянул назад, спотыкаясь и хватаясь за грудь. Отклонившись, он внимательно посмотрел на Мартина.
Парень поднял руку окровавленной ладонью вперед, держа ее так, словно щит.
— Ты спрашивал, кто защищает эту девушку? Я. Вызов брошен. Я заклинаю его своей кровью. Здесь у тебя нет никакой власти.
Глаза священника налились ненавистью, и он зло выговорил:
— Твое заклинание крови может дать тебе власть здесь, но не там, куда мы направляемся. Там ты будешь всего лишь чернокожим, противостоящим белому. Я выиграю… выиграю… выиграю… — он продолжал бормотать это, покидая грузовой отсек, по-прежнему держась за грудь.
Как только он ушел, Мартин притянул Ленобию к себе и держал ее все время, пока она дрожала. Он гладил ее по волосам, шепча разную бессмыслицу, успокаивая. Едва страх достаточно ослабел, Ленобия оторвала от своей рубашки полосу, чтобы перевязать его руку. Перевязывая ее, девушка молчала. Только когда с перевязкой было покончено, она обхватила его раненную руку ладонями и посмотрела в глаза:
— То, что ты сделал, это правда? Это действительно сработает?
— О да, дорогая, — ответил он. — Сработает достаточно, чтобы держать его подальше от тебя на этом судне. Но этот человек — зло. Ты знаешь, что это он вызвал огонь, убивший монахиню?
— Да, знаю, — кивнула Ленобия.
— Его бакас силен, чистейшее зло. Я связал его десятикратной болью, но придет время, когда он решит, что быть с тобой этого стоит. И он прав. Туда, куда мы плывем, власть у него, не у меня.
— Но ты его остановил!
— Я могу бороться с ним магией моей матери, — кивнул Мартин. — Но я не могу бороться против законов, принятых белыми, которыми он воспользуется против меня.
— Тогда ты должен будешь уехать из Нового Орлеана! Туда, где он не сможет добраться до тебя!
— Да, дорогая, — улыбнулся Мартин. — С тобой.
— Со мной? — уставилась на него Ленобия, из-за беспокойства с первого раза не понявшая смысл сказанного. Но едва к ней пришло понимание, девушка словно почувствовала внутри себя восход солнца. — Со мной! Мы будем вместе.
Мартин снова притянул ее в свое объятье.
— То, что сделало заклинание таким сильным… Это моя любовь к тебе. Она заполняет мою кровь и заставляет сердце биться. Теперь у тебя есть моя клятва. Я буду всегда любить тебя, только тебя, Ленобия.
Ленобия спрятала лицо на его груди, но на этот раз, причиной ее слез было счастье.
Вечером 21 марта 1788 года, когда солнце оранжевым шаром опускалось в воду, «Минерва» вошла в порт Нового Орлеана.
Еще в этот вечер Ленобия начала кашлять.
Она почувствовала себя плохо сразу после того, как вернулась в свою каюту. Сначала она подумала, что это из-за того, что она ненавидела расставаться с Мартином, и что в комнате, казавшейся убежищем, когда там находилась сестра Мария Магдалина, она теперь чувствовала себя узницей. Ленобия не смогла заставить себя съесть свой завтрак. К тому моменту, когда над кораблем разнесся взволнованный крик:
— Земля! Вижу землю! — а девушки начали робко покидать свои каюты, собираясь на палубе и глядя на вырастающую перед ними сушу, на Ленобию напал приступ кашля, и чтобы его приглушить, ей пришлось уткнуться в рукав.
