Я соображала достаточно долго для того, чтобы услышать, как Люси бормочет:
— Ох уж эти вампиры! Не жизнь, а сплошное развлечение.
Нe знаю, бывают ли кошмары у других вампиров, но на меня они всегда наваливались в смутный момент между глубоким сном и внезапным пробуждением.
Каждый раз мне снилось одно и то же.
Прошла уже целая неделя с тех пор, как я видела это в последний раз,— самый длинный перерыв из всех случавшихся. Я никогда и никому об этом не рассказывала, хотя была абсолютно уверена в том, что Кала обо всем догадывается. Однажды она застала меня в момент пробуждения, с расширенными глазами, с влажной кожей. Собаки облизывали мое лицо, пытаясь заставить пошевелиться. На этот раз кошмар был таким сильным, что вырвал меня из сна еще до наступления сумерек.
Я не помнила то время, которое провела под землей, но сон всегда был одинаковым. Я находилась в белом гробу, обитом изъеденным насекомыми, жутко испачканным атласом. Грязь просачивалась сквозь щели между досками, корни свисали вокруг меня, как бесцветные волосы. На мне было то самое платье, которое я надевала на рождественский бал в доме моего дяди, но без шейного платка, изготовленного из лоскутка маминого платья. Это расстраивало меня так же сильно, как и то, что я оказалась похороненной заживо. Этот кусочек ткани с геральдическими лилиями я носила с собой постоянно, даже в переулках Парижа.
Я царапала доски гроба и колотила в них ногами, пока пятки не покрылись синяками, но не могла выбраться. Я даже не знала, лежу на каком-нибудь лондонском кладбище или во Франции. Я ощущала только запахи сырой земли и дождя, тьма, окружавшая меня, была не такой плотной, как ей следовало. Конечно, я не могла отчетливо видеть все вокруг себя, но различала странные корни, бледные тяжи пастернака и суетящихся голубоватых жуков.
Я кричала, пока не ощутила кровь в горле, но меня так никто и не услышал.
Я ни разу не ощутила голода, однако жажда доводила меня до безумия. Она царапала и жгла, как огненный отчаявшийся зверь, терзала горло, опаляла пищевод. Вены в моих руках как будто ссыхались. Я находилась по ту сторону слабости, жизни и смерти. В моменты прояснения ума я чувствовала рану на шее, нанесенную острыми зубами, ощущала губы, высасывавшие кровь, и вскоре стала такой же бессильной, как старая тряпичная кукла. Потом легкий вкус крови коснулся моих губ, и я подавилась, то есть сделала бы это, если бы у меня были силы. Вкус у нее был как у вина, принесенного мне Грейхейвном.
Грейхейвн!
Он позволил им похоронить меня, хотя и знал, что я получила достаточно его крови, чтобы заразиться и не умереть нормальной человеческой смертью.
Грейхейвн.
У меня не было сил для того, чтобы выбраться из-под земли или хотя бы осознать, что следует делать. Для всех вокруг все это выглядело как некий ужасный несчастный случай вроде тех, что происходят в готических романах. Мне в рот набилась земля, на запястьях, как браслеты, повисли черви, в волосах скопились муравьи...
Грейхейвн.
И собаки — воющие, принюхивающиеся, роющие землю когтями...
На этом месте я всегда просыпалась.
Собаки оказались вполне реальными. Именно они нашли меня и вытащили наружу еще до того, как Кала убедилась в том, что отыскала нужную могилу на Хайгетском кладбище.
Первая моя мысль тогда была о Грейхейвне. Она же сразу влезала мне в голову, когда я приходила в себя после ночных кошмаров.
Нос Шарлемана отодвинулся от моего лица, когда я перестала всхлипывать. Я ненавидела этот звук за то, что он всегда подкрадывался ко мне в тот момент, когда я не в состоянии была его остановить.
Я лежала в кровати. Должно быть, кто-то перенес всех нас из гостиной. Деревянные ставни плотно закрывали окна. Я вывалилась из постели, подобралась к холодильнику и рывком открыла его. Свет ударил меня по глазам, и я не глядя схватила стеклянную бутылку, наполненную кровью. Жажда по вечерам мучила меня сильнее обычного, была такой острой, что мне пришлось научить Шарлемана защищаться от меня, если я произнесу определенное слово. В первые ночи нам, вампирам, не так-то легко справиться с голодом. Он и теперь заставил меня глотать кровь так же жадно, как в детстве я ела пирожные, зато мне не пришлось тревожиться за безопасность Шарлемана. Видимо, именно по этой причине хозяева переселили Люси в гостевую комнату с двойным запором изнутри и кнопкой тревоги, которая могла вызвать Бруно, начальника отряда охраны Дрейков. Девчонка постоянно ворчала из-за этого. Но недавно обращенные вампиры не слишком хорошо владеют собой сразу после пробуждения.
Я выпила столько крови, что она забулькала у меня в животе, надела кожаную тунику и покинула относительную безопасность спальни. Соланж и ее братья должны были отдыхать еще около часа, так что я спустилась вниз, чтобы выпустить Шарлемана на прогулку и проверить, как обстоят дела у щенка.
— Изабо!
Я подскочила, услышав незнакомый голос. У окна библиотеки, выходившего в сад, стояла какая-то женщина. Я видела только ее силуэт. В комнату падал розовый солнечный свет. Я совсем забыла, что стекла в этом доме обработаны особым образом. Деревянные ставни в спальнях вампиров должны были лишь усиливать безопасность и успокаивать тревожащихся гостей. Но я не слишком доверяла стеклу и кружевным занавескам.
Женщина повернулась. Ее лицо скрывала черная вуаль, прикрепленная к бархатной шляпке. Незнакомка была одета в старомодное платье с корсетом. Кружевные перчатки без пальцев.
— Вы Гиацинт Дрейк? — спросила я, и вежливость заставила меня замереть на месте.
Я слышала, как Куинн и Коннор говорили о ней. Она была их тетей и пострадала от охотников «Гелиос-Ра». Они использовали святую воду, заряженную ультрафиолетовым излучением, которая сожгла лицо Гиацинт. Женщина до сих пор не исцелилось, и никто не мог с уверенностью сказать, случится ли это вообще. Конечно, шрамы у вампиров — редкость, но иногда они все-таки появляются. Мои собственные обнаженные руки служили этому доказательством.
— Да, я Гиацинт.
Она бросила быстрый взгляд на мои шрамы, потом снова отвернулась к окну. Только теперь я поняла, что Гиацинт наблюдает за Люси, бегавшей по саду с щенком, заливавшимся истерически-восторженным лаем. Смех Люси был почти таким же громким. Шарлеман выразительно прижался носом к стеклянной двери, потом горестно глянул на меня.
— Иди уже,— пробормотала я, давая ему возможность присоединиться к веселью.
Щенок от восторга перевернулся через голову. Люси расхохоталась еще громче.
