Нора оглядывается через плечо. Одна мрачная мысль порождает другую, и она чувствует, как по спине ползут тени.
— Подожди здесь секунду, — говорит она брату. – Я проверю снаружи.
— Зачем?
— Чтобы убедиться, что эти не идут за нами.
— Но они медлительные. Мы можем легко уйти от них.
— Не сможем, если они поймают нас в таком тесном здании, как это. Здесь их может быть больше.
— Правда? — Аддис вытаращивает глаза, словно он никогда не принимал во внимание то, что беспокоило Нору.
— Конечно, Адди. Эх. Как ты думаешь, кто выел все мозги у этих людей на улице?
— Если здесь их больше, то где они?
— Они могут быть где угодно. Я не думаю, что в Сиэтле есть их гнездо, так что они будут просто бродить. Вот почему мы должны быть очень осторожны.
— Хорошо.
— Я сейчас вернусь.
Она выбегает из вестибюля и пролазит через разбитое окно. На улице по—прежнему нет движения, просто пустынный рассадник сморщенных от солнца трупов. Может быть, Бонни и Клайд, наконец, сдались? Ушли в поисках более легкой добычи?
Она спешит назад в участок, но ее брата там нет.
— Аддис! – зовет она в холле. Она бежит обратно в вестибюль, потом через комнату для инструктажа. – Аддис!
Она находит его на цокольном этаже, в еще не осмотренной части участка.
— Погляди на это, — говорит он, глядя через прутья тюремной камеры.
— Я говорила тебе ждать, — шипит она, но что—то в том, как он смотрит в камеру, отвлекает ее от нравоучений.
— Что это? – спрашивает он, и Нора приближается к нему со спины, чтобы разглядеть.
— Черт подери, — шепчет она. В углу камеры сложены в кучу маленькие кубики, обернутые в фольгу и сверкающие, как алмазы. – Я думаю, что это…
Она осматривает стены у двери камеры, находит замок и проводит по нему полицейской карточкой. Железная дверь отпирается с громким щелчком, и Нора отворяет ее.
— Что это? Что это? – требует Аддис, подпрыгивая на носочках. Нора поднимает один из кубиков и изучает обертку.
— Карбтеин, — недоверчиво произносит она. – Боже мой, Адди, это карбтеин!
— Что такое «карбтеин»?
— Это… еда. Как… супер еда для солдат, полицейских и прочих. О, господи, я не могу в это поверить.
— Что такое «супер еда»?
— Вот. Просто заткнись, и съешь один, — она разрывает обертку и сует белый кубик в руки Аддису. Он скептически рассматривает его.
— Это – еда?
— Это как… концентрированный корм. Просто основные питательные вещества, поступающие прямиком в клетки.
Аддис, морщась, крутит кубик в руке. Осторожно пробует языком.
— Соленый, — он делает маленький надкус с угла. – И немного кислый тоже. Он проглатывает, потом закрывает глаза и вздрагивает. – Ужасно.
Нора разворачивает кубик и откусывает половину. Он напоминает мокрый мел, по текстуре как конфеты «Валентиново сердечко», но вкус дезориентирует смешением оттенков: соленого, кислого, сладкого, горького и еще нескольких, которые она не может назвать. Она согласна с отзывом брата.
— Мы будем это есть? — стонет Аддис.
Нора все еще жует первый кусок. Он не растворяется слюной. Она продолжает разжевывать мельче и мельче, пока, наконец, не заставляет горло проглотить. Возникает рвотный позыв, но когда карбтеин достигает желудка, она чувствует нечто замечательное. Волна тепла распространяется изнутри, будто она только что хлебнула виски. Он останется в желудке на несколько часов, медленно высвобождая питательные вещества, как кормление через капельницу, и, несмотря на ужасный привкус, оставшийся во рту, Нора улыбается. До этого момента у нее были недалекие планы на будущее. Она не думала о завтрашнем дне, потому что завтра было стеной, за которой простиралась бесконечная черная пустота. А теперь появился горизонт.
— Доедай.
Он снова стонет и берет у нее недоеденную половинку. Нора начинает наполнять рюкзак маленькими упаковками. Аддис в смятении наблюдает за ней.
— Эй, — говорит она. – Это лучшее, что с нами случалось.
— Нет, — бурчит он.
— Здесь, наверное, кубиков двести! Мы можем прожить на них месяцы!
Он стонет.
— О, ты предпочитаешь умереть с голоду?
— Может быть.
Она перестает складывать и останавливает на нем тяжелый взгляд. Она знает, что он просто семилетний мальчик, и ноет от непонравившейся еды, как любой ребенок в любую эпоху, но внезапно ее переполняет гнев.
— Слушай меня, — говорит она. – Мы не в тетином доме, ясно? Это не твой гребаный день рождения. Мы умираем. Ты это понимаешь?
Аддис затихает.
— Ты поешь немного и забудешь, что такое голод. Ну, а я – нет. Это моя работа – заботиться о тебе, и я сделаю все от меня зависящее. Но я до усрачки боюсь, что все, о чем я мечтала, рухнет. Так что попробуй еще раз сказать, что хочешь умереть с голоду.
Он смотрит в пол.
— Извини.
— Я дам тебе знать, когда в следующий раз найду пиццу или мороженое, а пока давай попробуем остаться в живых, хорошо?
Он вздыхает и еще раз кусает кубик.
— Ладно, — говорит Нора. – Пошли поищем, где поспать.
Когда они вышли из полицейского участка, солнце уже полностью скрылось, оставив только оранжевое свечение на западе. Там, где Пайн Стрит пересекается с Бродвеем, мерцает несколько уличных фонарей. Нора видит мужчину с женщиной, неуклонно взбирающихся в гору. И с ними теперь еще кто—то. Второй мужчина, плетущийся позади них на расстоянии, как угрюмый подросток, который не хочет, чтобы его видели с родителями. Итак, они собирают новообращенных. Пытаются создать гнездо. Даже мертвые хотят иметь семью.
— Но мою вы не получите, — бормочет Нора себе под нос и тянет Аддиса в другую сторону.
В пятидесяти пяти километрах к северу от полицейского участка молодая девушка, недавно убившая мальчика, смотрит на синие и бежевые дома, освещаемые фарами семейного внедорожника. Ее отец не отрывает глаз от дороги, мать — от местности по краям шоссе, с пистолетом наготове, на случай, если что—нибудь выползет из этого идиллического пейзажа. Они едут позже обычного, это безопаснее, и девушка рада. Она ненавидит спать. Не только из—за ночных кошмаров, но и потому, что это – потеря времени. Потому, что жизнь коротка. Потому, что она чувствует внутри себя множество переломов, и она знает, что мир повсеместно рушится. Она мчится вперед, на поиски «клея».
В пятидесяти пяти километрах к югу от этой девушки человек, который недавно узнал, что он монстр, следует за двумя другими монстрами вверх, по крутому холму, в пустой город, потому что вдалеке он чувствует запах, и сейчас его цель – взять добычу. Зверь внутри него хихикает, пускает слюни, в предвкушении мнет свои многочисленные руки, вне себя от радости, ведь человек, наконец, повиновался. Но сам человек этого не чувствует. Он ощущает только холодную пустоту в груди, в органе, который когда—то перекачивал кровь и чувствовал, но теперь не колотится. Тупая боль, как отрубленная культя на холоде, – что было там раньше, того больше нет, но оно болит. Все еще болит.
